Доброго времени суток всем, кого заинтересовал этот топ!
На форуме я прочитала так много историй о потере любимых людей… Хочется ответить всем, поддержать хотя бы словом… Отсюда родилась идея среди топов о гибели создать что-то, что могло бы хоть немного внести положительного в нашу жизнь… Захотелось рассказать свою историю, может кто-то найдет в ней похожее на свою жизненную ситуацию…
Чуть больше года назад мы с мужем и нашими друзьями поехали отдыхать в Питер. За рулем сидела моя подруга, она только недавно получила права и очень хотела вести машину. Мы все глупо-молодые думали, что с нами ничего не может случится просто потому, что не может… Под Тверью на дороге образовался затор и впереди едущая фура стала тормозить. Наш водитель заснула и автомобиль на всей скорости въехал под фуру.
Мой муж сидел на переднем сиденье – он погиб сразу. Я получила перелом костей нижнего таза и верхнего шейного позвонка. Мужу только что исполнилось 24 года, мы были женаты два года, до этого четыре встречались…
Я очень долго не могла ходить, два месяца пролежала в больнице не вставая. Похоронили его без меня… Наверное, если бы я тогда могла бы передвигаться, не была бы прикована к больничной койке, я бы нашла способ уйти из жизни. Но когда я вышла из больнице, я поняла, что меня окружают люди, которые меня безумно любят и которые не переживут еще одной потери. Все время рядом со мной были друзья, его и мои родители. Я поняла, что не могу причинить им еще большую боль.
Но я не хотела жить без него, я не верила, что он погиб, я же не видела его мертвым. Я помню только как последний раз останавливались в Солнечногорске около Макдональдса. Было уже темно и шел мелкий дождь, муж обнимал меня, пока мы стояли и курили.
Я не верила, что дальше можно жить. Я была уверена, что у меня уже все было. Я искала во всех встречных мужчинах его черты, но не находила и понимала, что все другие мужчины уроды, либо моральные, либо физические. Один носит кроссовки – муж их не носил, другой ходит не такой походкой, как муж, третий вообще работает в больнице – а муж был программист… Как можно полюбить другого мужчину, если они не ТАКИЕ!!!
Если бы я продолжила жить в таком ритме, я бы, наверно, с ума бы сошла… Но я отчаянно хотела быть счастливой! Сначала я поняла – ничто не дается нам просто так. Если с нами что-то случается, даже очень плохое, то, что нам совсем не нравится, это нам для чего-либо нужно. Что бы что-то понять, к чему-то прийти, что-то изменить в себе. Это осознание было таким болезненным… Когда я услышала эту мысль впервые, я готова была избить свою очень близкую подругу, которая осмелилась сказать такое! Как она не понимает, что это все бред?! Что мы были счастливы, что мне больше ничего не нужно?!
Зато когда поняла – стало чуть-чуть легче. После этого я пошла за помощью к психологу, рассудив так: я хочу жить, я хочу жить нормально, я не могу сама с этим справится, а психологи – они умные, они шесть лет в университете учились по специальности…
Так получилось, что психолог, к которому я обратилась, оказался глубоко верующим человеком. Он не только помог мне справится со своей бедой, не только вернул равновесие внутри меня, но и помог понять, что Бога не надо винить в произошедшей трагедии… Все нам для чего-либо нужно…
Я достаточно быстро восстановила свое здоровье (места переломов дают о себе знать, но в целом все нормально). Я смогла начать новые отношения с мужчиной… И я не сравниваю его с мужем – он просто другой.
А еще поняла очень важную, на мой взгляд, вещь – если любовь есть, она не может никуда уйти. Даже если человек умер, любовь осталась к нему. И это не предательство, начинать новые отношения. Он останется в вашем сердце навсегда, но это не значит, что вы не сможете полюбить другого человека. Ведь вы любите маму, ребенка, брата, мужа – в вашем сердце ни один человек. Вы скажете, что это разная любовь? Но любовь – она одна! Она либо есть, либо ее нет! Если вы могли любить, вы делали этого человека счастливым! А делать людей счастливыми – это прекрасно!
Мы не можем знать, что ожидает нас за новым поворотом. Жизнь прекрасна и удивительна! С каждым новым днем, каждой минутой мы можем стать счастливыми, так не гоните это счастье, дайте ему найти вас! Кто знает, может быть за углом этого дома вы встретите того человека, который сделает для вас счастье?!
Сегодня мне на почту пришел этот рассказ. Его написал очень - очень известный человек, который попросил даже не писать при публикации его имени. Я думаю, что это просто удивительный материал. Настолько лаконично, просто, правильно, искренее... Чувствуется насколько это пережито автором. Что скажешь?Талантливый человек (а это признают все, кто этого человека знает) талантлив во всем. Рассказ основан на реальных событиях, но имена изменены. Я надеюсь, что этот рассказ поможет многим людям переживающим смерть близкого человека. Хотелось чтобы Вы оставляли в этой теме комментарии на тему прочитанного...
Я СТРОЮ НЕБЕСНЫЙ ДОМ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ…
...И вот она ушла далеко-далеко, в те края, где уже нет ни горя, ни слез, ни болезней. С больничной кровати она поднялась, легкая, помолодевшая, и, конечно, первое, что она ощутила – это полное и абсолютное отсутствие боли. Я почувствовал это, потому что держал ее за руку в ту таинственную минуту, которую мы на земле называем «смертью». На самом деле, как я теперь знаю, это что-то совсем-совсем другое.
Мы знали оба, что она уходит, что страшную болезнь победить невозможно. Мне хотелось убежать, спрятаться, сбежать от жены, чтобы где-то в стороне от ее мучительно тихой белой палаты, от капельниц, от деловитых сестер, от увядающих в вазах ненужных цветов, принесенных нашими друзьями и родственниками, от всего этого скорбного и мучительного ожидания неизбежной минуты расставания – уединиться и просто завыть, напиться, выкричать свой ужас, протест и горе. Но уйти из палаты было нельзя…
Как трудно любить, когда, кажется, совершенно нечем проявить, доказать, показать свою любовь! Не нужны уже ей были ни редкие дорогие лекарства, ни подкрепляющие деликатесы, ни ложные надежды. Ничего ей было не нужно – только моя любовь. Это я видел по ее гаснущим глазам – говорить она уже не могла, только чуть-чуть шевелила губами и иногда пыталась улыбнуться мне. Если я видел тень ее улыбки – я сразу же улыбался ей в ответ и говорил о своей любви.
Приходил священник, иеромонах отец Андрей из ближайшего к больнице монастыря. Он соборовал ее, ей стало чуть легче: видимо, боли перестали так мучить ее, она уже не смотрела на сестру, приходившую делать обезболивающие уколы, с таким напряженным ожиданием. Она даже сделала однажды знак – «Не надо укола!» - но сестра все равно ввела обезболивающее - по расписанию, у них свой порядок. Отец Андрей пришел еще раз, читал молитвы над женой, что-то ей говорил – напутствовал, наверное: я на это время вышел из палаты. Потом он позвал меня и причастил ее уже при мне. Она сразу же спокойно уснула. Мы вышли с батюшкой в коридор.
- Батюшка, хоть что-нибудь я могу сейчас для нее сделать? – спросил я.
- Можете. Молитесь.
- А еще?
- Окружите ее своей любовью, как облаком. Забудьте о себе, о своем горе – потом отгорюете, а сейчас думайте только о ней, поддерживайте ее. Помните, умирать – это непросто! Да укрепит вас Господь. – Он благословил меня и ушел.
После этого разговора я старался перестать думать о себе. Если подступали ужас, тоска, отчаянье – я обрывал свои мысли и глушил чувства батюшкиными словами: «Потом отгорюешь! Сейчас думай только о ней!».
Я старался чаще прикасаться к ней: отирал пот, смачивал водой ее постоянно пересыхающие губы и рот, что-то поправлял, и как можно чаще целовал ее легонько – ее лицо, лоб, бедную облысевшую головку, ее исхудавшие голубоватые руки… Мы много разговаривали. Вернее, говорил я один, а она слушала. Я вспоминал милые и смешные эпизоды из нашей жизни, вспоминал подробно, не торопясь, со всеми деталями. Я даже пел ей тихонько песенки, которые мы когда-то любили. А когда я уставал говорить, то ставил какой-нибудь диск с хорошей спокойной музыкой, с книгами. Ей нравилась запись пушкинской «Метели» в исполнении Юрского, с музыкой Свиридова. Мы ее слушали раз десять, не меньше. Отец Андрей тоже оставил мне диск – монашеские песнопения о Божьей Матери. Сначала я боялся его ставить – вдруг она испугается, услышав монашеское пение, но однажды решил попробовать. Она слушала спокойно, лицо ее как-то посветлело, а когда пение кончилось, она посмотрела на меня выжидающе напряженно – и я понял, что она хочет услышать все с начала. Потом я купил еще несколько таких же дисков в монастыре, с другими песнопениями. А еще, запинаясь на незнакомых словах, я читал молитвы по молитвеннику, который мне оставил отец Андрей. Она их слушала с тем же просветленным лицом, что и монастырские песнопения, хотя ничего такого особенного в моем неумелом чтении не было. Но молитвы явно помогали – и ей, и мне.
Уходила она тихо, поздним вечером. Сначала, очень недолго, вдруг задышала трудно, с хрипом, а потом стала дышать уже тише и все реже, реже, реже… Я держал ее за руку и молчал. И вот, когда перерывы между вдохами стали совсем редкими, она вдруг выдохнула, а вдоха я уже не дождался. Все в ее лице остановилось, рот приоткрылся, и я понял, что душа ее покинула тело. Вдруг я ощутил в наступившей полной тишине какое-то смятение, что-то похожее на страх, и тут я нашел правильные слова – или кто-то мне их подсказал.
- Любимая моя, не бойся - я с тобой! – сказал я тихо. – Я знаю, что ты здесь, что ты слышишь меня. Я люблю тебя, милая моя, как любил – так и люблю! Я знаю, что это тело – не ты. Я любил его, я привык к нему, и я буду, конечно, плакать и горевать над ним, ты уж прости меня. Но я знаю, что настоящая ты – не бедное это тело, на которое мы с тобой сейчас смотрим. Не бойся ничего, только молись как умеешь. Просто говори: «Господи, помилуй!». И я тоже буду молиться о тебе, дорогая. Вот прямо сейчас и начну!
Отец Андрей заранее посоветовал мне купить «Псалтырь» на русском языке, церковно-славянского я тогда не знал, и велел сразу после «отшествия души», как он выразился, начать читать «Псалтырь» и читать по возможности до самых похорон. «Это очень важно, это будет огромная помощь ее душе!» - сказал он. Палата у нас была отдельная, заплачено за нее было вперед, и потому мне разрешили остаться с моей женой до утра, не увезли ее сразу. Я сидел и читал псалмы, и мне казалось, что она прильнула к моему плечу и внимательно слушает.
Предпохоронная суета и сами похороны заняли много времени, и я не знаю, что было бы со мной, если бы хоть какое-то свободное время у меня оставалось. Но у меня его совсем не было: я читал «Псалтырь» каждый свободный час, а когда выдавались только минуты свободные – читал молитвы. На отпевании и во время похорон я молился беспрерывно и… продолжал говорить ей о своей любви.
Поминки прошли очень спокойно и были недолгими. Когда моя и ее мать начали убирать стол после гостей, я сразу же принялся читать «Акафист за единоумершего» - как велел мне делать каждый вечер отец Андрей в течение сорока дней. Дочитав, со слезами, акафист, я, наконец, свалился и крепко уснул.
На следующий день я проснулся с ощущением пустоты во всем теле, в мозгу, в душе – и во всей моей жизни. «Вот оно, начинается…» - подумал я. Хотел ехать на кладбище, но по дороге раздумал и поехал в монастырь. На мое счастье отец Андрей в этот день успел уже посетить больницу, мы с ним встретились и с полчаса ходили по монастырским дорожкам и разговаривали.
- Кончину вашей супруге Господь даровал христианскую, непостыдную, а болезнь, с кротостью переносимая, послужила ей к очищению от грехов. Будем надеяться, что она в Раю. Но кто из нас свят? Поэтому помните, что на вас лежит устроение вечной жизни вашей жены и там. Помогите ей сейчас обустроить свой вечный дом!
- Чем, как? Что я могу, батюшка? Это здесь я мог работать для нее, квартиру купил…
- Помогайте молитвой, милостыней и добрыми делами, творимыми во спасение ее души. Заказывайте сорокоусты, подавайте поминания в монастырях и церквах. Вы были хорошим мужем для вашей жены на земле, продолжайте же им быть и теперь, когда она ушла из этой временной жизни. Помните о том, что вы встретитесь в Вечности. И как же хорошо будет, когда ее душа приблизится к вашей душе, засияет от радости и скажет: «Спасибо за все, что ты для меня сделал не только на земле, но и здесь. Какой чудесный дом ты для меня построил своими молитвами и добрыми делами!».
Я думал весь этот день до самого вечера. Ходил по Москве, заходил в храмы, ставил свечки… Вечером я прочитал опять «Акафист за единоумершего» и решился: буду строить для нее дом, как сказал отец Андрей! И я начал строить небесный дом для моей любимой. Я объехал и обошел все монастыри Москвы и везде заказал годовые поминания об усопшей рабе Божией Анне. Нищим я подавал только мелочь – кто их разберет теперь, этих нищих… Зато когда видел по-настоящему бедную старушку в храме, то подходил к ней, давал уже приличные деньги и просил молиться за новопреставленную Анну. Я нашел людей, которые помогают онкологическим больным детям, и тоже начал участвовать в этом добром деле. А потом мне крупно повезло. Совершенно случайно я узнал адрес бедного прихода, строящего храм в деревне М-ке, под Тулой, и стал посылать туда деньги с просьбой молиться о моей жене, а летом, во время очередного отпуска, поехал туда и помогал стройке своими руками. И сорок дней я каждый вечер читал «Акафист за единоумершего», заменяя «его» на «ее» - хотя отец Андрей мне ничего об этом не сказал – так мне на сердце легло.
Иисусе, верни душе ее благодатныя силы первозданныя чистоты.
Иисусе, да умножатся во имя ее добрыя дела.
Иисусе, согрей осиротевших Твоею таинственною отрадою.
Иисусе, Судие Всемилостивый, рая сладости сподоби рабу Твою.
Потом читал реже, обычно по субботам, а еще в годовщину нашей свадьбы и в ее день рожденья.
Прошел год. И выйдя из храма после панихиды в первую годовщину смерти, я шел в раздумье. Вот и год прошел… Жизнь незаметно стала входить в какую-то новую спокойную колею. И только тут я вспомнил, что собирался после смерти жены полностью отдаться своему горю, выплакаться-выкричаться-напиться, впасть, быть может, в какой-нибудь загул с тоски. А ведь ничего этого не было! Да я даже и не вспомнил ни разу о своем «отложенном отчаянье»… Горе было, но оно сливалось с молитвой, с постоянными мыслями о любимой, с заботами о ее посмертной судьбе, да и просто некогда мне было с ума сходить от горя – надо было ей помогать! У меня не было времени думать о себе, несчастном, что я продолжал весь этот год думать только о ней, о ее душе. Я спасал ее душу – а спас еще, сам того не ведая, и самого себя!
И я стал размышлять о том, в каком состоянии сейчас находится строительство небесного дома для моей любимой? Построил ли я только фундамент или он уже возведен под крышу? И я решил, что как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, я все равно эту стройку не брошу…
А на нашем храме в деревне М-ке уже возводится купола и скоро будут установлены кресты.
Р.Б.Ю.
Последний раз редактировалось Кризисный психолог 22 мар 2008, 00:26, всего редактировалось 2 раза.
Очень светлая грусть и желание плакать. Какое мужество и понимание «Что есть смерть» даровал Господь этому человеку. И исчезает безысходность, ведь так многое нужно сделать для любимого, родного, самого близкого человека. Нужно действовать, помогать, спасать его и себя.
Любовь настоящая -- это когда можешь отпустить ради его счастья. Умер муж. Мне 26 лет, ему было 27. Но я не плачу, держусь, чтобы его душе было легко. Родился вот такой стих. Может кому-то поможет, не знаю. Верю, что моя любовь и молитвы помогают ему там. Знаю, что потом с ним буду всегда. Но на всё воля Бога.
Твои губы ,твои руки, твои плечи...
Не забуду -- не могу и не хочу
Буду очень ждать с тобою встречи,
За тобой, как ветер полечу.
Отпускаю я тебя, иди, не бойся,
Я смогу, я всё перетерплю,
Верь в меня и успокойся,
О тебе Исуса я молю.
Без тебя, конечно, трудно очень.
Лучше друга, чем ты, мне не найти.
Я надеюсь, мои чувства, впрочем,
Не мешают твоему пути.
Верю в Бога и Его решенье,
Преклоняюсь пред такой судьбой,
Знаю, встретимся с тобою, без сомненья,
Человек мой самый дорогой!
Говорят, что когда теряешь, только тогда начинаешь ценить. У меня всё не так. Я всегда знала, что Коля самый лучший друг на всей земле. Мы с ним начали встречаться, я только закончила школу, встречались долго - 7 лет, а потом поженились. К тому времени, когда мы стали супругами (мне было 24, а ему 25), мы уже знали друг друга от А до Я. Мы многое пережили вместе. У нас уже были общие друзья. Я знала хорошо его семью, он хорошо знал мою. Его воспринимали мои родственники как своего, как родного. Я знала то, что он подумает в какой-то ситуации, не только то, что он скажет. Говорить о нём могу долго, но наверное для каждого, кто потерял любимого человека, этот человек самый лучший. Но всё же скажу, что он был высоким, красивым, с чувством юмора, открытым, не любил людей, которые чего-то недоговаривают, любил и хотел детей, всегда всем приходил на помощь, был большим романтиком. Никогда не забуду, как он мог ни с того ни с сего подарить огромный букет тюльпанов, или ромашек. Я знаю, что Коля меня очень любил. Думаю, есть люди, которые считают, что он изменял мне или что-то в этом роде. Потому что он был очень красивым и никогда не лез за словом в карман. У него был шарм, который многим нравился. Но я то знаю, что о никакой измене и речи быть не может. Очень жаль, что Бог забирает таких искренних, настоящих людей, которые в современном мире большая редкость. Коля жил для меня, ему с детства не хватало ласки и заботы. У него умерла мама, когда ему было 13. Для него я была его семьёй и много значила, как и он для меня. Два года нашей жизни в браке были самыми счастливыми для нас обоих.
Когда он умер 3 месяца назад, (внезапно, от сердечного приступа в 27 лет!!!) первое, о чём я подумала, как ему сейчас. Я думаю, он тоже был в шоке от того, что умер. Он этого не ожидал. У нас были большие планы. Мы хотели детей и т.д. Никто не может поверить, что у него было слабое сердце, он всегда был сильным.
Меня спасает от отчаяния забота о нём. Я верю, что душа есть, и что он не умер, а перешёл в другое состояние, о котором узнаю когда-то и я. Но если его душа рядом, по крайней мере, в первые дни после смерти, то ему было бы очень горестно, если бы мне было очень тяжело. Зная, как он меня любил, я уверена он переживает сейчас, как я без него. Поэтому ради того, чтобы его душу не мучить, я стараюсь не плакать и постоянно о нём молюсь. Я всегда считала, что чаще всего человек плачет от жалости к себе, хоть не всегда это и осознаёт. Когда умирают близкие люди, мы часто плачем от того, что больше их не увидим, не поговорим с ними, не будем шагать по этой планете вместе. Но на самом деле им там хорошо, тем более, если человек был хороший, и если мы за него молимся. И удерживать своими скорбями родного вам человека, которому вы желаете добра, не стоит. Ведь он тоже переживает за вас.
Когда я прихожу на могилу к Коле, я с ним разговариваю. Хотя, может быть, он меня не слышит, не знаю. Но я говорю ему, чтобы он за меня не переживал, что у меня будет всё хорошо, что люблю его и молюсь о нём.
Многие люди, видя моё поведение и спокойное отношение к тому, что случилось, думают, что у меня просто шоковое состояние и что я веду себя не адекватно. Ничего подобного. Я в нормальном состоянии. Я просто думаю не о себе, а о нём. Вот и всё.
Мне часто говорят: «Ничего, ты ещё будешь счастлива». Это конечно очень раздражает, потому что я понимаю, как люди представляют счастье и что подразумевают. Но дело в другом: как я себе представляю своё счастье. Может я и не несчастна вовсе. Я благодарна Богу за то, что Коля был в моей жизни, что я узнала, что такое настоящая искренняя любовь, когда хочется заботиться о другом человеке и забрать все его заботы на себя. Ведь есть люди, которые живут до 100 лет и так и не узнают, что такое любовь. Лучше уж любить и потерять, чем никогда не любить.
Я знаю, что на всё Божья воля. Ведь Бог изначально знал, что Коле суждено умереть в 27 лет. И Он почему-то дал Колю именно мне. Я за это благодарна Богу. Также, я думаю, что неспроста Бог дал меня именно Коле. Может быть для того, чтобы я молилась за него, больше некому. Все люди на земле грешны, и Коля тоже. Поэтому я молюсь, чтобы Бог простил его и помог ему там. Надеюсь, я смогу помочь своему любимому, и когда я умру (может быть через 100 лет, может быть завтра, не знаю) хотелось бы быть там рядом с ним.
Советовать другим сложно, когда сам только это переживаешь (прошло ведь только три месяца) и живёшь с чувством что ты в кино, что это только роль, что кино закончиться и всё станет на свои места. Я думаю, самое главное, нельзя роптать, или кого-то винить, этим только хуже сделаете человеку, которого потеряли. Думайте больше о нём, чем о себе, подумайте, чем вы можете помочь его или её душе. Церковь учит, что умершим очень помогает милостыня. Но нужно эту милостыню раздавать с чистым, искренним сердцем.
Я уверена, Бог забирает к себе людей не просто так. На это есть высший замысел, который нам людям не понять. В Библии есть история о том, что когда Иисус проходил мимо калеки, Иисус сказал своим ученикам, что если бы этот человек ходил, он сделал бы много зла. Я навела это пример к тому, чтобы доказать, что мы много не знаем того, что известно Богу. Может быть, если бы мой супруг был жив, ему бы пришлось пережить какое-то несчастье. И только смертью Бог его уберёг от этого.
Моя мама говорит, что если бы была возможность, она бы поменялась с Колей местами. А я думаю, что я бы не поменялась с ним, потому что я знаю, как бы ему было тяжело потерять меня.
Конечно, очень трудно утешить человека, который не верит в Бога. Меня спасает вера в то, что там жизнь продолжается, только совсем на другом уровне, который не укладывается в нашем понимании. Быть сильной очень сложно. Я уверена, что я очень слабая, и на самом деле мне помогает Бог. И все мысли, которые я написала здесь, тоже вложил мне Бог. Без Него я бы так не смогла.
Я думаю, не редки случаи, когда к Богу человека заставляет прийти только смерть близкого человека. Не доводите до этого. Идите к Богу, потому что Он хочет вас спасти. И любит вас, не смотря на ваши недостатки.
Как дальше жить? Этот вопрос слышу часто. Он меня раздражает. Зачем заставлять меня об этом думать? Я не знаю, что будет завтра, как я могу планировать что-то на 20 лет вперёд. Из-за того, что мы с Колей забыли о смысле жизни, мы потеряли много прекрасных моментов. Например, можно было съездить в лес по грибы, или просто на природу, насладиться спокойствием. Нет же, мы посвящали большинство своего времени работе, в надежде достичь большого успеха и заработать побольше денег и престижа, чтобы потом наконец-то начать жить нормально, завести детей и т.д. Оказывается так нельзя, ведь завтра можно внезапно умереть. Нужно жить сейчас и не думать о будущем.
Я нахожу сейчас радость в общении со своими друзьями, которые все очень хорошие, поддерживаю своих родителей, у меня есть племянники, с которыми люблю играть, есть неоконченные Колей дела, есть работа, которую люблю. Я теперь стараюсь в каждом миге жизни находить что-то необыкновенное, важное, ловлю каждый момент. Даже вот пишу письмо для форума - тоже определённый момент моей жизни, который может быть не прошёл зря, и мои мысли кому-то помогут.
Желаю всем, кто потерял родного человека, душевного спокойствия, и уверенности, что вы можете ещё ему помочь. Не забывайте, что есть люди, которые тоже любят вас и переживают за вас. Продолжайте жить, учитесь жить в этом мире без того, кого потеряли. Не думайте, что он или она исчезли в никуда. Они где-то есть и возможно видят нас. Давайте не будем доставлять им боль своими страданиями.
Последний раз редактировалось Брат 20 янв 2008, 22:35, всего редактировалось 1 раз.
Вот еще один рассказ который пришел мне на почту сегодня. Автор - р.Б.Ю.
Замечательный, яркий, доходчивый рассказ вдовы. Он во многом может помочь горюющим:
160 СОРТОВ АСПАРАГУСА
(Рассказ вдовы)
Когда стало ясно, что мой муж уходит, я больше всего стала думать уже о его душе. То есть, конечно, я продолжала делать все возможное и невозможное, чтобы помочь ему вылечиться, надеялась на чудо, но меня очень тревожило, что будет с его душой в Вечности. Готов ли он, не слишком ли обременен грехами, не ожидает ли его что-то страшное - ТАМ?
У нас был совершенно изумительный духовный отец, он понимал меня и поддерживал. А мужа каждое воскресенье приезжал причащать за час до службы. Володя причащался, а потом мы с о. Николаем ехали в храм. Муж мой очень сурово постился и вообще за последние месяцы сделал такой духовный скачок, что все дивились. Люди приходили к нему не только, чтобы навестить, но чтобы поговорить о своих духовных проблемах. Возле него как-то встретились нечаянно два застарелых многолетних врага – и тут же навсегда помирились. И кончину Господь дал ему православную: причастился Володя – и умер через 20 минут. Отец Николай только успел от больницы до дома доехать, как я уже позвонила и сообщила о смерти его духовного сына, и пришлось батюшке возвращаться в больницу, панихиду служить.
Хотите верьте, хотите нет, но первое время мой Володя мне постоянно знаки подавал. Сижу, например, и горюю, что никогда больше не услышу его голос. Потом приходит ко мне мысль заняться разборкой «стенки», чтобы отвлечься. Разбираю, вытираю пыль и вдруг вижу коробку с Володиными магнитофонными кассетами. Он был большой любитель и знаток джаза, а я – нет. Кому-нибудь надо отдать, думаю. Но тут мне вдруг пришло в голову послушать кого-то из его любимых музыкантов, и я взяла коробку и села на диван. Сижу, роюсь в кассетах, выбираю и вдруг вижу странную надпись на одной из них: «Воспоминания об Андрее Тарковском». А муж мой был кинооператор и одно время работал в группе Тарковского. Я схватила кассету, вставила в магнитофон, включила – и услышала голос Володи! Я размножила кассету с его голосом и раздала его родным и друзьям.
Примерно то же было с фотографией. Как-то принялась я горевать, что мы не догадались сделать его последние фотографии – не хотели его огорчать. А у него такое дивное лицо стало перед смертью. Но вот, не догадались… Сокрушаюсь я, сокрушаюсь, а потом думаю: «Хватит горевать! Надо за дело браться!» А дел было много – надо было все бумаги разобрать, привести в порядок. Машину свою он нашему монастырю завещал, и я взялась за папку с машинными бумагами – и вдруг там нахожу фотографию, пришпиленную к листочку, на котором написано: «Сделать новые права». А это у него было недолгое улучшение где-то за два месяца до смерти, и он тогда заметил, что у него права кончаются. Я-то понимала, что это – пустое, но он пошел и сфотографировался. Я ее увеличила, сделала большой портрет себе и близким.
Но это все присказки, а рассказать-то я хотела вот что. Через несколько месяцев мы с моим братом и моей старинной подругой поехали в большое паломничество по монастырям . Это было в 1996-м году. Побывали мы в Сергиевом Посаде, в Ниловой и Оптиной пустынях, в Шамордлине, в Борисо-Глебском и Пафнутьево-Боровском монастырях, а закончили Псково-Печерской Лаврой и поездкой к о. Николаю Гурьянову. Дивное было паломничество! И везде, во всех монастырях, во всех храмах я подавала за него годовые поминания, делала от его имени пожертвования (почти все монастыри еще стояли в лесах) и много денег раздала бедным старушкам с просьбой молиться «за раба Божия Владимира». Не помню уж точно, сколько денег я тогда раздала, но много.
И вот я вернулась из паломничества домой. Сходила на кладбище, конечно, поплакала. Ночевать потом пошла к сыну с невесткой, они недалеко от кладбища жили, а назавтра мы должны были с моими внучками идти на службу в храм. Меня уложили у них в комнате на раскладушке: и вот под утро сквозь сон слышу, как кто-то осторожно садится у меня в ногах на раскладушку. Кто-то из девочек проснулся и боится меня сразу разбудить, думаю я, и открываю глаза… И в ногах вижу сидящего моего Володю! Не очень ясно вижу фигуру в какой-то ослепительно белой одежде, но лицо вижу очень хорошо. И лицо это сияет и полно такой невыразимой любви, какой я никогда на нем не видела. «Володька!» - шепчу я радостно, а он кладет мне руку на руку и говорит: «Тихо! Закрой глаза! - И я послушно глаза закрываю. - Я пришел поблагодарить тебя за все, что ты меня сделала». Я спрашиваю: «А ты где, Володя?»- «Я там, куда ты и хотела меня отправить». «В Раю?» - «Да». «А как там, Володечка? Расскажи!» - «Хорошо, очень хорошо. Но рассказывать нельзя. Закрой глаза и спи» - «Ну, пожалуйста! Хоть чуть-чуть!». Он тихонько засмеялся и говорит: «Там одних аспарагусов 160 сортов! А теперь – спи!» Пожал мне руку и исчез, а я мгновенно уснула. Просыпаюсь через какое-то время и чувствую, что моя рука лежит на том же месте и она теплая-теплая.
А тут требуется некоторое пояснение. Дело в том, что я очень люблю растения, цветы и много о них знаю, а Володя мой в этом отношении был чудовищный профан. Для него все растения делились на две группы: те, которые ему нравились, все назывались одним словом – «петунья», а те, что не нравились – «спорынья». Увидит новый цветок и говорит:»Опять какую-то сопрынью в дом притащила!» Или наоборот: «О, какая славная петунья!» А тут вдруг – «аспарагусы». Очень это меня удивило.
Обрадованная, я вскочила, растормошила девочек, велела им одеваться и ехать в храм без меня, а сама вскочила на велосипед и помчалась в цветочный магазин, купила самый роскошный букет, какой там был, и отвезла Володе на могилку. Кладбище, на котором он лежит, кстати, возле самого нашего храма свв. Новомучеников и Исповедников российских, а его могилка - прямо напротив храма.
После службы я иду к о. Николаю и рассказываю ему это виденье и спрашиваю, как к нему относиться? «А что вы чувствовали?» - спрашивает о. Николай. «Огромную и тихую любовь его ко мне, свет и покой». Он подумал и говорит: «Любовь и покой? Вот и принимайте спокойно». Но у меня еще одно сомненье было: «А как же аспарагусы? Он же в этом ни бум-бум при жизни был!» Отец Николай засмеялся и говорит: «А Там все быстро учатся!».
С тех пор больше мне никаких знаков не было. Да ведь и не надо!
Последний раз редактировалось Кризисный психолог 16 фев 2008, 01:11, всего редактировалось 1 раз.
И еще один рассказ о пережитом горе. Особенно полезен тем, у кого умер близкий, но остались люди, которым тоже нужна помощь...
МАМИНА ДОЧКА
У начальника нашего отдела Петра Петровича померла жена. Перед тем она долго болела, лежала в больнице, а три месяца тому назад – скончалась. Петра Петровича с тех пор было не узнать – совсем поник человек, стал неразговорчив и даже немного опустился: иногда побриться забывал, а раза два приходил на работу без галстука. Слава Богу, на его работе, а значит и на работе всего нашего отдела, это не сказывалось. Наоборот, он уходил в работу с головой, на посторонние разговоры не отвлекался. Курить только стал больше. Но и курил в одиночку – выходил на балкон и там задумчиво стоял с сигаретой, глядя куда-то вдаль потухшим взором.
Ходить она стал на работу в одном и том же костюме, который уже через две недели после похорон утратил достойный вид. Но когда кто-то осторожно сделал ему замечание, что пора бы костюм отдать в чистку – не один же он у него, Петр Петрович просто пошел в магазин и купил новый. На размер больше. Или костюм был обычного размера, но сам Петр Петрович похудел и стал на размер меньше, кто знает… Только висел он на нем, как на вешалке. Сотрудницы смотрели на него и вздыхали.
- Вам бы жениться надо, Петр Петрович! – осмелела как-то Нина Федоровна, самая старшая из сотрудниц по возрасту.
- Это еще зачем? – нахмурился Петр Петрович.
- Чтобы хозяйка в доме была!
- Дочка и так места себе не находит, переживает очень, плачет по ночам, учиться стала хуже, двойки приносит, а я еще какую-то новую жену в дом приведу. Да ни за что на свете! Хозяйка у нас в доме была. А теперь вот нет, не будет и не надо! – отрезал он. – Так проживем… Как-нибудь.
Контора у нас скромная, государственная, зарплаты небольшие, и нанять домработницу Петр Петрович, несмотря на начальственное свое положение, не мог. Сам справлялся. Как умел – так и справлялся. На углу здания, где мы работали, располагался большой супермаркет «Рамстор», и после работы почти все мы, женщины, туда забегали за продуктами. И Петр Петрович с нами. И покупал он всегда почти одно и то же – хлеб, молоко и масло, сыр и колбасу, а в качестве основной еды – замороженную пиццу и сосиски, да еще яйца.
- Вы бы хоть свежего мяса взяли или курочку, Петр Петрович! – посоветовали мы ему как-то, столкнувшись у прилавка с замороженными продуктами.
- А готовить кто будет? – резонно возразил он и отошел от нас, бросив в коляску несколько коробок пиццы. – Вот родственница обещала приехать к нам в отпуск на две недели, тогда и будут у нас настоящие обеды. А пока мы уж так…
Так оно и шло. Изредка кто-то снова намекал Петру Петровичу, что надо бы ему подыскать жену, а он сердито отмахивался.
Однажды Петр Петрович пришел в контору уже и вовсе в неприличном виде: один уголок воротничка рубашки был у него подпален утюгом до явственной желтизны.
- Петр Петрович, да вы рубашку утюгом сожгли! – воскликнула Нина Федоровна, приглядевшись к нему.
Против ожидания Петер Петрович не смутился, а расцвел и громко, на весь отдел объявил с сияющей улыбкой:
- Это мне дочка рубашку погладила! Представляете? Девочке девять лет – а она отцу рубашки гладит! Правда, это первая, так что не совсем удачно у нее вышло. Ну да ничего, научится. В обеденный перерыв я в магазин зайду и поищу такую же рубашку, а эту спрячу и сохраню на память. Первая выглаженная дочкой рубашка! – И он любовно погладил рукой сожженный воротничок. - Хозяйка растет!
С этого дня наш Петр Петрович стал заметно приходить в себя, оживать. И рубашки на нем теперь были всегда свеже выглаженные и уже не подпаленные утюгом. А в пятницу он удивил нас в «Рамсторе»: подошел к нам и деловито попросил:
- А ну-ка, девушки, помогите мне выбрать хороший кусочек мяса для супа!
- Родственница приехала? – спросили мы и обрадовались: ну, теперь нашему начальнику полегче станет.
- Нет! Это дочка собралась суп варить. Говорит, что помнит, как мама это делала, она же ей помогала на кухне, когда та еще здорова была. И вот решила самостоятельно полный обед приготовить. Но котлеты я ей куплю, конечно, готовые. Поможете выбрать?
- Ох, Петр Петрович! Да разве она справится! А хотите, я приеду и сварю вам обед? – предложила Верочка, самая молодая и незамужняя наша сотрудница.
- Нет, Вера, спасибо вам большое, но лучше не надо. Не хочу я мою маленькую хозяюшку обижать недоверием.
Мы, естественно помогли ему выбрать и мясо, и котлеты. Вдобавок к покупкам он купил большой торт.
- Зачем вам на двоих такой большой торт? – спросили мы. – Взяли бы поменьше.
- Ну нет, в честь парадного обеда и торт должен быть парадный. Да вы не волнуйтесь: что останется - поставим в холодильник и будет после доедать.
В понедельник все как одна сотрудницы накинулись на Петра Петровича с расспросами:
- Ну, и каким же обедом вас дочка накормила? Рассказывайте!
Петер Петрович расплылся в довольной улыбке и откинулся на стуле, победно оглядев собравшихся вокруг него женщин.
- Обед как обед. На первое – рисовый суп на мясном бульоне, на второе – картошка с котлетами, а на третье – чай с тортом.
- И что – все можно было есть? – недоверчиво спросила Нина Федоровна.
- А то! Я ел да нахваливал. Котлетки, правда, самую чуточку недожарились, но сегодня, надо полагать, дожарятся до конца. А картошка была сварена в самый раз и даже посолена в меру. С супом вышла маленькая незадачка, и вы, девушки, нам тут должны помочь советами. Доченька моя помнила, что мама минут за десять до окончания варки клала в суп приправы, а вот какие – не запомнила. Ну она и положила все подряд: перец, лавровый лист, гвоздику, корицу и мускатный орех. Я-то ей тоже ничем в этом вопросе помочь не мог.
- Мускатный орех – подумать только! Ну и как же вы, Петр Петрович, ели этот суп? – спросила Верочка с ужасом.
- Ел. Чихал, но ел. Удивительно вкусный был суп, если не считать запаха! Но мы потом тортиком все заели.
- Ну, поздравляю, Петр Петрович, с маленькой хозяйкой! - сказала Нина Федоровна.
- Спасибо. Это ведь и вправду такой маленький праздник был у нас. Но только вы уж мне подскажите, какие все-таки приправы и сколько надо в суп класть? А я уж дочке передам. Заодно посоветуйте, какую бы мне кулинарную книжку для нее купить, чтобы попроще была?
- А есть такая книжка для девочек, называется «Маленькая хозяйка».
- Спасибо, Нина Федоровна! Сегодня же заеду в книжный магазин и спрошу!
С этого времени наш Петр Петрович стал с каждым днем оживать и меняться к лучшему. И курить стал меньше, предпочитая вести разговоры с женщинами о домашнем хозяйстве, явно с целью потом передать их советы дочери. А женщины спрашивали его, что он ел накануне на обед, на ужин?
- На ужин у нас вчера были просто восхитительные макароны с потрясающим томатным соусом! – говорил он с гордостью.
- Вот вы и оживать стали, Петр Петрович, отходить от горя начали! – как-то сказала ему Нина Федоровна.
- Это все доченька, хозяюшка моя дорогая! Она и сама ожила, плакать по ночам перестала. И учиться, представьте, лучше стала, несмотря на все свои хозяйственные заботы! А я-то как приду с работы и увижу, как она в мамином передничке у плиты хлопочет, обед мне разогревает – и знаете, Нина Федоровна, - тут он понизил голос, - кажется мне, что за ее спиной невидимо стоит наша мама и подсказывает ей, что она должна делать. Как будто помогает она ей. Может, так оно и есть? Ведь она мамина дочка!
А это придуманный рассказ, но основанный на православном понимании переживания горя. Рассказ настолько меня поразил, что у меня просто слов не было... Насколько автор замечательный психолог!
Читайте! Это просто таблетка для людей в горе
Огромное спасибо автору, приславшему этот рассказ!
Спасибо Вам, р.Б.Ю!
Большая просьба делиться своими мыслями по поводу прочитанного!
ДАНИЛКИНЫ ЖЕМЧУЖИНКИ
(Сон маленького мальчика )
У пятилетнего Данилки случилось самое большое горе, какое только может случиться у мальчика или девочки – у него умерла мама. Болела, болела и умерла. Сначала Данилка ходил как пришибленный: он как-то и понять не мог, что же это такое случилось с его мамочкой, почему ее больше нет ни дома, ни в больнице? И никак он не мог поверить в то, что это его настоящая мама лежала в том длинном коричневом ящике с оборочками, который чужие дяденьки зарыли в землю. Он чувствовал, что это не так, что это неправда, но спорить со взрослыми он не умел и не хотел – не до того было Данилке. Он просто сидел часами на одном месте и все ждал и ждал, что его позовут и повезут к маме в больницу. Или она сама появится, подойдет к нему, сядет рядом, обнимет его и скажет:
- Данилка, это все неправда! Я не умерла!
А мама все не приходила и не приходила.
Иногда он начинал плакать, но тут кто-нибудь из взрослых, даже папа, говорил ему:
- Не плачь, Данила, будь мужчиной! Слезами горю не поможешь!
Данилка и сам изо всех сил крепился и не плакал. А для этого лучше всего было сидеть на одном месте, смотреть в одну точку и стараться ни о чем не вспоминать и даже ни о чем не думать. А это было неправильно! Но некому было объяснить бедному Данилке, что он делает не так и почему это неправильно.
И вот тогда, видя эту беду, решил Данилкин Ангел-хранитель, что пора ему вмешаться. Взял он и приснился Данилке. Встал перед ним – лицо светлое, крылья белые, стихарь – это форма такая ангельская, переливается всеми цветами радуги.
- Здравствуй, Даниил! – говорит во сне Ангел-хранитель Данилке. «Даниил» - это было Данилкино полное имя, данное ему при Крещении.
- Здравствуйте, - отвечает, тоже во сне, и вежливо, как его мама с папой учили, Данилка. – А вы кто?
- Я твой Ангел-хранитель. Пришел я поговорить с тобой.
Данилка в ответ промолчал – он не знал, о чем можно с Ангелами разговаривать.
- Слышал я, Данилка, что тебе взрослые советуют о маме твоей не плакать.
- Они… Они говорят, что я маму слезами огорчаю. А я вовсе не хочу ее огорчать! Только это очень трудно и вот тут, - он погладил себя по груди, - очень больно – не плакать когда хочется, - ответил честно Данилка, и слезы тут же подступили у него к глазам и к горлу, да так близко, что он и во сне чуть не заплакал в голос. Но сдержался - как обычно старался сдерживаться. И ему опять стало больно в груди и в горле.
- А как ты думаешь, Данилка ты мой, для чего даны человеку слезы? – спросил Ангел.
- Не знаю… Раньше я думал, что это для того, чтобы показать, что тебя пора пожалеть.
- Правильно ты думал, Даниил. Когда один человек, особенно маленький, плачет, а другой, тем более взрослый, его жалеет – сразу половина боли проходит. Так?
- Так. Я когда совсем маленький был, никогда не плакал сразу, чтобы слезы зря не тратить. Я сначала бежал к маме, добегал до нее и тогда уже начинал плакать. Мама брала меня на руки, жалела, дула на коленку – и разбитая коленка сразу переставала болеть.
- Вот видишь, получается, что слезы вызывают жалость и сочувствие – и этим снимают боль. Как будто смывают ее. Так вот и в горе, Даниил. Слезы тебе для того и даны, чтобы без всяких слов сказать другим людям: помогите мне! Чтобы близкие люди тебе помогли своим сочувствием. Когда горе настоящее – слез не надо стыдиться. Ты меня понимаешь?
- Не очень, - честно ответил Данилка.
- Ну хорошо. Тогда я тебе просто покажу, что такое твои слезы о маме. Давай мы вот что сделаем, Данилка, - мы с тобой поплачем о твоей мамочке вместе! Вставай с постели!
Данилка послушно встал.
- Хорошо, что у тебя в комнате висит икона Божьей Матери, нам далеко идти не надо! – одобрительно сказал Ангел. – Становись рядом и давай плакать вместе. Ну, плачь, не бойся и не стесняйся! – и Ангел обнял Данилку за плечи и прижал к себе. И, конечно, Данилка сразу же заревел, а слезы побежали у него по щекам и закапали… Но не на пол они закапали, а прямо в подставленную ладонь Ангела.
Данилка плакал и приговаривал:
- Мамочка моя! Ты куда ушла? Мне без тебя так плохо-плохо, мамочка!
И хотя он жаловался и говорил о том, как ему плохо, на самом деле ему становилось все легче и легче! То ли потому, что уж очень много невыплаканных слез у него внутри накопилось, то ли потому, что Ангел его так ласково гладил по плечам. Он плакал и плакал… А потом стал переставать, потому что слезы у него как-то кончились, и он уже только всхлипывал да вздыхал.
И тут Ангел протянул ему ладонь и показал в ней горсть маленьких светлых жемчужинок.
- Знаешь, Даниил, что это?
- Нет.
- Это твои слезы о маме – святые и невинные детские слезы. Вот они и превратились в драгоценный жемчуг. Видишь, какое чудо?
Данилка кивнул и осторожно, одним пальчиком потрогал удивительные жемчужинки.
- Но это еще не все, Данилка! – сказал Ангел. - Теперь давай мы с тобой помолимся о твоей маме Господу. Видишь, вот Он на иконе сидит на коленях у Свой Мамы - у Божьей Матери. Повторяй за мной: «Упокой, Господи, в светлом Твоем Раю мою мамочку, даруй ей прощение и утешение! А мои слезы прими, Господи, как молитвы о ней!»
Данилка старательно и доверчиво повторял слово за словом все, что сказал ему Ангел. А пока они молились, Ангел откуда-то взял серебряную нить и стал нанизывать на нее одну слезную жемчужинку за другой. И получались бусы! И когда они кончили молиться, Ангел связал концы серебряной нитки и сказал:
- Ты, Даниил, будешь плакать о своей маме, а я стану собирать жемчужинки и нанизывать их на нить твоей молитвы. Представляешь, какое замечательное ожерелье для мамы у нас получится?
Данилка поднял глаза на Ангела.
Ангел правильно понял его удивленный взгляд.
- «Ожерелье», Даниил – это так по-старинному называются бусы.
Данилка кивнул.
- А знаешь, что мы сделаем с этим ожерельем, когда ты выплачешь все свои слезы и они превратятся в жемчуг?
- Ты отнесешь эти бусы моей маме?
- Да. Я скажу, что ты плакал о ней, пока были слезы и хотелось плакать. К тому времени ты перестанешь плакать. Но перестанешь не потому, что будешь по-глупому крепиться изо всех сил, а потому что выплачешь слезами самое горькое свое горе. И останется только любовь к маме, светлая печаль о ней и молитва. А мама твоя в Раю будет носить драгоценное ожерелье из твоих жемчжинок и тоже помнить о тебе и молиться. И вот когда она будет проходить райскими садами, а Пресвятая Богородица увидит ее, Она скажет святым Девам, сопровождающим Ее: «Вот идет счастливая мама! Видите, какое на ней чудное жемчужное ожерелье? Это значит, что ее дитя плакало о ней святыми слезами, соединяя их с молитвой о них к Моему Сыну. Слезы превратились в жемчуг, молитвы в серебряную нить – вот и получилось такое дивное украшение, подарок от любящего сына». – Ангел погладил Данилку по голове и спросил: - Ты все понял, Данилка?
- Я понял, - сказал Данилка. – Про слезы понял и про бусы для мамы. Так получается, что я правильно думал, и мама моя не умерла?
- Нет, не умерла. Это тело ее спит там, в могилке под цветами. А сама она жива.
- Она у Бога?
- Ну, конечно!
- Я так и знал! – сказал Данилка и улыбнулся. Но при этом еще две невыплаканные, самые маленькие слезинки выкатились из его глаз, прокатились по щекам и упали на пол. Но Ангел наклонился и подобрал последние две жемчужинки, самые мелкие из всех. После этого он подвел Данилку к кровати, уложил его, подоткнул со всех сторон одеяло, поцеловал его в макушку, перекрестил и улетел. А Данилка уснул.
Проснулся он рано-рано, когда в доме все еще спали. Данилка оделся, умылся, подошел к иконам, вздохнул… и заплакал. Поплакал-поплакал, а потом вспомнил, что без молитвы из одних только слез красивые бусы для мамы не получатся, и стал прилежно молиться.
Спасибо большое автору - р.Б.Ю. и разместившему эти замечательные примеры - не просто рассказы - примеры для подражания. Нам, взрослым, ой как нелегко бывает увидеть то, что маленькие детки еще видят. Трудно проливать светлые слезы печали по отошедшему в тот мир, когда не понимаешь, что же на самом деле случилось. И остается только растравливание горем своей души, или желание не думать даже про ушедшего,чтобы не страдать. Где уж в таком состоянии близких утешать! А утешить близких необходимо, и лучше всего своим примирением и пониманием горя. Только в ясном осознании всей нужности нашей молитвенной помощи незабвенным усопшим, нашего маленького подвига ради их светлой жизни там можно по-настоящему сблизиться в общем переживании утраты с таким же осиротевшим, как и ты, человеком, а не скорбеть понапрасну каждому по одиночке.
Обязательно буду давать эти чудесные печатные "таблетки" всем, кто переживает такое нелегкое время. И даже тем, чье горе уже должно было пройти, но кто знает, прошло ли? Люди ведь могут годами так и не знать ничего...
Вот еще один рассказ. Его написала Валентина Ульянова, достаточно известная писатель. Он очень важен для тех, кто пережил горе. Вы нужны душам усопших! Молитесь! И прочитайте этот рассказ...
"БАБОЧКА"
опубликовано в журнале "Москва" , 1996 год
и в журнале "Благодатный Огонь", 2001 год
...Человекам положено однажды умереть, а потом суд...
К Евр. 9, 27.
Это был спокойный, замкнутый, неразговорчивый человек, и вся жизнь его прошла спокойно и замкнуто. Он всегда, сколько помнил себя, был уверен, что живет правильно и достойно и во всем поступает как должно. Всегда он честно, с полной отдачей, трудился на работе, медленно, но уверенно поднимаясь по служебной
лестнице, а приходя домой, отдыхал спокойно и тихо, никому не мешая. Жену он любил - конечно, в лучшем, невыспреннем смысле этого слова, как, впрочем, это всегда и бывает в удачном браке. Она обладала покладистым характером, к тому же в молодости была настоящей красавицей, так что даже и тридцать лет спустя на нее
было приятно посмотреть. Он любил и сына. Правда, тут ему не так повезло. Было несколько тяжелейших лет, когда тот совсем отбился от рук и невесть что творил, так что его чуть было не исключили из института, но, в конце концов, как-то все обошлось, и теперь у него была милая жена, две чудные крошечки дочки, своя
квартира и хорошая работа. Что до его собственной работы, то, наверное, он мог бы в своем министерстве достичь и большего, чем замзавотделом, но зато он никого не подсиживал, не спихивал, ни перед кем не заискивал... Ну, во всяком случае,
не заискивал в ущерб своему достоинству. К тому же, чем меньше ответственности, тем спокойнее жизнь. А он нуждался в покое, потому что болезнь мучила его с молодых лет. Диабет. О том, как это страшно, знают только те, кто вынужден не расставаться со шприцем. Однажды он упал в коме прямо на улице, а прохожие
обходили его стороной, принимая за пьяного. Спасибо какой-то доброй старушке, догадавшейся, что у тех, кто спивается, не бывает таких хороших пальто...
Его спасли. Смерть отошла. Но иногда он думал, что отошла недалеко, что когда-нибудь он так же вот упадет, и не окажется рядом доброй старушки... Это было так чудовищно страшно, что он гнал от себя всякую подобную мысль. Главное - сделать укол и не забыть захватить с собой ампулу. И все будет хорошо. А о смерти не
думать, не думать! Какой от этого прок? У него уютный дом, внимательная жена, забавный пес, а через год он выйдет на пенсию и отдохнет ото всего...
Смерть пришла к нему в ином облике. Сначала боль была еле заметна, и он не обращал внимания на нее - мало ли что покалывает там... Потом она стала расти и привела за собой свою сестру - тревогу. Тревогу смертную. Он прошел обследование,
и врач с профессионально бодрыми пояснениями выписал ему какие-то таблетки, а через день жена вернулась с работы с мертвым лицом; но он тогда не понял связи этих событий. Или побоялся понять... Таблетки помогали недолго, он слег, и врачу пришлось прописать другие таблетки, потом - уколы.
Тогда он понял, что умирает.
Он никому ничего не сказал: без сомнения, все давно уже об этом знали. Все, кроме него. Он почувствовал, что глухая, непроницаемая стена отделила его от них.
Все они, окружающие его, принадлежали другому, живому миру, чуждому его обреченности, - и разве они могли что-нибудь понять?! Он умрет - а они останутся жить, и жизнь будет все та же, прежняя, будет солнце, и лето, и дождь, и зима наступит потом - но все это уже без него. Без него! Это не умещалось в сознании.
Он не мог представить себе, что его - не будет. Это казалось противоестественным.
Впервые он почувствовал силу жизни, живущую в человеке. И подумал: "Душа не приемлет мысли о смерти, потому что она бессмертна".
Откуда явилась ему эта мысль? Он мог бы поклясться, что извне. Это была не его мысль, потому что он никогда не верил в Бога. Такое множество раз с самого детства ему твердили, что Бога нет, что он поверил этому безусловно. Но душа его, которую он в бесконечные бессонные ночи наконец научился слушать, - душа его
знала, что она бессмертна. И он поверил ей и в страшной ночной тишине, слушая в глубине себя все растущую боль, научился молиться Богу, в Которого не верил всю жизнь.
Но боль все равно росла, и ужас рос вместе с нею, и не было ни надежды, ни утешения. Он догадывался, что надо сделать что-то еще, что мало простых, неумелых его молитв, но не знал, что же именно, и не смел заговорить об этом даже с женой, а уж тем более с кем-то другим. Они бы решили, что он от страха смерти сошел с ума.
А смерть была уже рядом. Она стояла, готовая, у изголовья и начала с того, что лишила его сознания. И он долго, долго ничего не чувствовал..
А потом вдруг увидел себя стоящим посреди своей комнаты, освещенной маленьким ночником. Занавески были раздвинуты, за окном голубел рассвет. Жена, усталая, тихо спала на диване, и выражение затаенной муки даже во сне не сошло с ее лица.
"Бедная!" - подумал он. И вдруг с изумлением прислушался к себе. В нем не было никакой боли! И он стоял! Но он уже давным-давно не мог вставать! Он обернулся к своей кровати. Там лежал... Он!.. Он рванулся туда. И увидел свой собственный труп. И закричал. Но жена не проснулась. Даже не шелохнулась. Не услышала его.
Не услышал и пес, спавший в ее ногах.
Они - не могли - теперь - услышать - его!
Он закрыл глаза и застыл.
Вдруг рядом с ним раздался пронзительный, мерзкий смешок, и волна невыносимого
смрада обдала его.
- Наш жилец! Наш новый жилец! - злорадно выкрикнул тоненький, невыразимо гадкий
голос.
- Наш! Наш! Наш! - подхватили другие голоса, и он, содрогнувшись от ужаса и
омерзения, открыл глаза.
И пожалел, что открыл. В смятении он отступил назад - но отступать было некуда.
Его окружали черные отвратительные твари, и глаза их, горящие оранжевым огнем и
злобой, впивались в него, парализуя ужасом. Он ощутил волны злобы, исходившие от
них. Злобы, которой не ведает мир людей.
- Не ваш!!! - закричал он. - Я верю в Бога!
- Ну так что же? - отвечали ему. - И мы тоже верим! - И затряслись от смеха, кривляясь и показывая на него кривыми черными лапами.
Волосы зашевелились на его голове. Невозможно, невыносимо было даже смотреть на них.
- Не-ет! - выкрикнул он, и голос его пресекся.
Он не знал, что еще сказать.
- На-аш! - передразнивая его, отвечало ему сразу несколько гнусавых голосов. -
Ты делал наши дела! У нас целая книга твоих хоро-ошеньких дел!
В лапах одного из чудовищ появилась книга. Омерзительная черная мохнатая пятерня раскрыла ее, заскользила по строкам, и он услышал:
- Вот: убийство!
- Что-о?! Это ложь! - в ужасе вскрикнул он.
- А тот проект, про который ты сразу понял, что он опасен? И ничего не возразил! А люди-то погибли!
- Но начальник и слушать бы не стал! - пролепетал он.
- Ну и что? Не путай! Это уже его грех. За это и он будет наш! А вот -
попустительство. Сына-то прозевал! Не воспитывал! Не наказывал! А там - и блуд, и воровство, и ложь, и соблазнение... и мно-ого всего. И во всем ты имеешь часть!
Все - твое! А вот кощунство, чревоугодие, тщеславие - целые главы! Вот - немилосердие...
- Довольно! - раздался вдруг справа чистый и властный голос.
Вся отвратительная смрадная толпа сотряслась, съежилась и отлетела в дальний угол комнаты. Он обернулся, увидел свет - и так и бросился туда, под защиту...
ангела. Да, это не мог быть никто иной, как его Ангел-хранитель, в которого он тоже всю жизнь не верил. Он был ослепительно светел и прекрасен, и добрая, утешающая сила исходила от него. Но как же скорбно смотрели его глаза!
- Довольно вам, злобные, терзать эту душу. Еще не настало ваше время, - властно сказал Ангел.
Он содрогнулся: как, так значит, их время еще настанет?!
С немым, молящим вопросом он посмотрел на Ангела.
А бесы из угла закричали в ответ:
- Это наша душа! Она в Бога не верила, жила в свое удовольствие, для одной себя!
Она делала все, что мы ей говорили! - И добавили издевательски: - А тебя не слушала!
Ангел, не обращая больше на них внимания, грустно сказал ему:
- Беда в том, что эти лжецы на сей раз сказали правду. Ты не верил в Бога всю свою жизнь, ты отвернулся от Него, ты так и не обратился к Церкви Его, в которой мог бы спастись. Все твое добро ты делал ради своего удовольствия - и потому уже в той жизни получил награду свою, и мне нечего возразить, когда они перечисляют твои грехи, и я не могу защитить тебя от них. Ты сам дал им власть над собой. Но
ты обратился к Богу и молился, хотя и мало, перед смертью, и Господь
Вседержитель даровал тебе эти два дня, чтобы умолить всех, кого можно, молиться за тебя. Их молитвы могут очистить и спасти бедную душу твою. Знаешь ли ты таких людей?
Как громом пораженный стоял он перед Ангелом. Он не знал таких людей.
В мгновение ока пронеслись перед ним воспоминания. Вот он говорит сыну: "Бога нет. Одни старушки верят в этот вздор. Да что с них взять!"
Вот он, высокомерно пожимая плечами, выговаривает жене, в сомнении советовавшейся с ним, не крестить ли им внучек: "Ты же не веришь в Бога! Что за двуличие? Не понимаю тебя!"
И она послушалась его...
Вот он отворачивается от старушки, попросившей у него копеечку ради Христа, и недовольно говорит жене: "Все у нас пенсию получают, все обеспечены, а эта притворяется нищей!"
Теперь он понял, что все эти его слова записаны в той страшной книге. В его приговоре! Он сам лишил себя надежды.
- Я не знаю таких людей! - в отчаянии воскликнул он.
Слезы текли по светлому лику Ангела. Он произнес:
- Мы будем просить всех твоих близких. Знай: они не смогут увидеть или услышать тебя, но я помогу им почувствовать, что ты рядом. Может быть, кто-нибудь поймет и помолится за тебя. Дай мне руку. Идем.
Выходя, он успел увидеть, как вылетела из комнаты нечисть, роем пролетев над собакой. Пес, словно учуяв бесов, мгновенно проснулся, заскулил, одним прыжком подскочил к кровати - и вдруг громко, тоскливо, отчаянно завыл...
Потом он увидел светлое высокое небо, встающее солнце, город под ногами, в головокружительной бездне, и услышал:
- Не бойся. Сейчас еще рано. Все спят. Ты можешь проститься пока с землей, побывать где хочешь. Я буду с тобой. Вот дом, где ты вырос...
Шел десятый день, как Лина с мужем и дочерью отдыхала в пансионате, в одном из самых очаровательных уголков Подмосковья. Сосновый лес, быстрая светлая речка, цветущие поля и уютный парк со множеством укромных ухоженных уголков уже стали
для них своим, привычным, но от этого нисколько не менее интересным миром, обворожительным в своей многообразной, переменчивой красоте. Лине хотелось, чтобы эта красота, благоухание жизни природы коснулись сердечка ее семилетней
малышки, и она любовалась с ней вместе каждым новым цветком, синекрылыми быстрыми стрекозами, живущими у реки, огненно-красными стволами сосен на закате, слушала песни кузнечиков, наблюдала, как муравьи и бабочки прячутся перед грозой,
- и порой ей казалось, что и сама она снова переживает детство. Дни проходили размеренно и безмятежно, и Лина чувствовала, как проясняется и светлеет у нее на душе от этой тишины.
В этот день ее муж сразу после завтрака пошел в библиотеку, а она с дочерью - в парк, в один из укромных его уголков, где среди полевых цветов, скрытая за кустами, стояла удобная скамейка.
Вика сразу же стала устраивать под скамейкой домик для куклы, а Лина достала было книгу, но так и не раскрыла ее. С тихим наслаждением смотрела она вокруг.
Ясное утро обещало знойный день. Уже теперь солнце согрело травы, и медовое теплое благоухание волнами поднималось от них. Лениво стрекотали кузнечики, бесшумно и озабоченно летали пушистые пчелы, и множество бабочек в легком танце порхало с цветка на цветок. Лина отложила книгу и задумалась...
Когда появилась эта бабочка, она не заметила.
- Мама, смотри! - восторженно воскликнула дочь, указывая себе на плечо.
На плече, на цветастом платьице, неподвижно сидела бабочка.
Таких было много вокруг. Они то и дело перелетали с одного цветка на другой, взмахивая коричневыми узорными крылышками.
- Она приняла этот цветок за настоящий, - объяснила Лина. - Не трогай ее, а то повредишь крылышки, и она погибнет. Пусть улетает.
Но бабочка не улетала. Только когда Лина, осторожно протянув руку, едва не коснулась ее, она вспорхнула. Но сейчас же опустилась на плечо Лины, потом - на
подол ее длинного платья, потом перелетела на головку Вики...
- Послушай меня, послушай... - говорил он, торопясь и захлебываясь отчаянием. - Я умер! Ты и представить себе не можешь, как это страшно! Как это страшно! Никто ничего не понимает! И мои - никто, никто не понимает! Они плачут! О, это больно видеть, как они плачут! Они любили меня! Но они не молятся за меня! Они не умеют,
не знают! Они не верят, что есть Бог! Они не знают, что я жив и они могут мне помочь! Они только плачут! А мне нужна их молитва. Я был в церкви, Ангел водил меня туда. О, как сладко слушать молитву! Если бы я знал это, когда был жив! Если бы я знал, что меня ждет!!! Я прошу тебя, молись, молись обо мне! Я за этим
пришел! Ведь ты понимаешь?! Я вижу тревогу в твоих глазах! Ты скоро, скоро узнаешь, что я умер. Молись за меня! Если бы ты знала, как ужасны те, власти которых я обречен! Каждая, самая коротенькая, молитва твоя подарит облегчение мне! За каждую из них мне простится какой-нибудь грех, за который сам я не
просил прощения у Бога. Я всякий раз буду молиться вместе с тобой оттуда... оттуда, - с ужасом повторил он, - и Господь простит меня! Это единственная надежда моя! Прошу, прошу тебя, молись, молись, молись обо мне!!!
Он упал, рыдая, у ее ног, в исступлении отчаяния целуя подол ее платья, ее руки, руки ее дочери...
...Бабочка перелетела с подола ее платья на тыльную сторону ее ладони, потом - на пальчики Вики, на подол ее платьица. Вика в восторге наблюдала за ней.
Стараясь заглушить неизвестно откуда явившуюся тревогу, Лина улыбнулась и неуверенно произнесла:
- Ну вот, какая тебе забава...
Он в отчаянии оглянулся на Ангела, воскликнул сквозь рыдания:
- Она не понимает!
Ангел со скорбным укором смотрел мимо него - на Лину. Тогда он тоже обернулся к ней. Она смотрела на Ангела. Она видела его! В этом не могло быть сомнений: словно тень запредельного ужаса и величия легла на ее лицо...
Она сразу же поняла (как будто кто-то ужаснулся этому рядом с ней), что сказала непростительное. И в подтверждение этому увидела... В воздухе, на фоне ясного неба, проступил - невидимый! - светлый и строгий лик с глазами глубокими и несказанными, каких не бывает у людей. Эти глаза с укором и скорбью смотрели на нее.
Тихий ужас сковал ее.
Происходило что-то страшное и великое. Кто-то умер из близких ей, чья-то участь решалась сейчас. Светлый ангел укорил ее в легкомыслии, потому что - это - с ней - говорит - душа - умершего... Но кто умер?!
Со стесненным дыханием она посмотрела на бабочку. Та, не двигаясь, сидела на тыльной стороне ручки Вики. И только тоненький хоботок, слегка приподнимаясь, касался и касался ручки девочки.
Она целовала ее руку!!!
Солнечный свет померк у Лины в глазах. Бабочка садилась только на те места, которые стал бы целовать человек, прощаясь навсегда!
"Но, может быть, это все-таки наваждение?" - в последней попытке защититься от ужаса подумала Лина. И осторожно, подбирая слова, сказала дочери:
- Вика, давай пересадим ее на цветок... Может быть, ей там будет лучше!
- Хорошо, - послушно согласилась девочка, - только ты сама.
Лина нерешительно протянула руку, примерилась, сомкнула пальцы... но бабочки и не коснулась, словно та пролетела сквозь руку.
Озноб прошел по ее спине. А бабочка снова села на руку девочки.
- Нет, Вика, давай мы сделаем по-другому. Подойди к цветку, - в последней надежде сказала Лина, - вот сюда. Протяни ручку.
Она сблизила руку дочери и цветок, подвела цветок под бабочку... И вот та уже сидит на цветке. Лина облегченно вздохнула. Вот сейчас она будет пить нектар, как и все такие же бабочки вокруг, и кошмар кончится! Но та была совершенно неподвижна. Потом взлетела и вновь опустилась на подол ее платья.
- Когда же ты поймешь? Я вижу Крест на тебе, ты христианка, - умолял он, все целуя подол ее платья, - что же ты не понимаешь, не слышишь меня?! Ну скажи: "Упокой, Господи, сию душу!" Прочитай молитву! Неужели ты не умеешь?! Обещай молиться за
меня! Хоть одно слово скажи! Неужели ты так ничего и не поймешь?! Если бы ты знала, что это за мука - умереть и только тогда это понять! Спасайся! Спасай свою девочку! Молись! И за меня, прошу тебя, молись, хоть ты и совсем почти не знала меня! Если бы я мог тебе открыть, как это страшно - смерть! О, молись за меня!.. Молись!..
- Она все поняла, - сказал Ангел. - Но она еще не научилась молиться. Это будет потом.
- Потом?! - в отчаянии вскричал он.
- Потом, - скорбно повторил Ангел. - Прощайся: нам пора.
- Уже? - Он содрогнулся.
Но послушался. Осторожно приблизился к девочке и поцеловал ее в лоб, между двумя прядками челки. Потом повернулся к Лине, взглянул в ее бледное, овеянное затаенным ужасом, помертвелое лицо, наклонился и поцеловал ее в самую середину лба. Она замерла и закрыла глаза.
Ангел снова взял его за руку и повлек за собой...
- Мама! Она села и мне и тебе на самую серединку лобиков! - засмеялась Вика.
- Да, девочка, да, - прошептала Лина, все еще чувствуя, как ознобом смертный холод прошел по ее лицу.
Бабочка скрылась за высокими травами, так и не сев ни на один цветок.
Лина не помнила, как она дошла до телефона. Едва смея дышать, набрала на диске свой домашний номер.
- Да! - ответил мамин голос, и Лина в изнеможении облегчения прислонилась к холодному камню стены. Значит, умер кто-то другой... Как спросить?
- Все в порядке у вас? - выговорила она.
- Да. Все в порядке. Только что пришла из магазина. А вы как?
...Окончив разговор, Лина попросила мужа позвонить его родителям. "Чтобы не волновались", - объяснила она. И там все было хорошо.
Лина успокоилась. Страшное отступило. "Потом узнаю, что это значило, к чему это было. Только надо запомнить сегодняшнее число", - подумала она. И пошла с мужем и дочерью в кинозал смотреть старинную мелодраму.
И не помолилась.
Нина Васильевна, мать Лины, положила телефонную трубку, тяжело оперлась о стол, стиснула руками виски. "Так будет лучше, - убеждая себя, повторила она самой себе. - Не надо Линочке ничего знать. Не приезжать же им оттуда! Я сейчас же пойду помогать и завтра буду с ними, да и много там помощниц будет... Бедную Симу нам не утешить, никому. Сколько нас ни соберись... А он... Он бы не обиделся. Он за всю свою жизнь, наверно, и двух слов с Линочкой не сказал...
Бедный! Ну да теперь он отмучился..."
Она тяжело вздохнула и повторила вслух как утешение:
Вот еще один рассказ, который написала для нас р.Б.Ю. Читайте, тут и без комментариев все понятно.
УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ, УТОЛИ…
Они вышли из вагона, помогли друг другу надеть рюкзаки и зашагали по платформе по ходу поезда, и он тотчас за ними тронулся, набрал скорость и исчез в темноте; они стали осторожно сходить по оледенелым ступеням с платформы, держась один за правый, другой за левый поручень, спустились и направились гуськом по узкой тропе вдоль железнодорожного пути. Молча друг за дружкой прошли с полкилометра до переезда; тут тропа влилась в грунтовую дорогу и они свернули по ней направо, в лес, стоявший стеной прямо метрах в ста от насыпи железной дороги. Шли теперь рядом, но все равно молчали. Луна освещала разъезженное полотно дороги и лес по обочинам, под ногами скрипел снег да изредка хрустели льдинки в колеях. Прошли с километр, как позади что-то страшно и тоскливо взвыло:
- У-уйди-и-и!
- Кто это, Митя? – спросил Яков, вздрагивая и оглядываясь.
- Да это ж поезд, Яша! Он всегда в лесу так страшно кричит, - ответил Митя.
- Это встречный, должно быть?
- Он самый.
- Зря я с тобой поехал. Ну да теперь все равно, на обратный поезд мне уже не успеть.
- Да, теперь не успеешь, - согласился Митя. – А следующий только завтра.
- Во сколько?
- Да в это же время. У нас тут один поезд на Москву по будням и два в воскресенье, утренний и вечерний.
- Понятно… Зря я поехал.
На это Митя ничего не сказал. Поезд простучал позади и затих. И тут же заухал потревоженный им филин: «Охо-хо-хо! Охо-хо-хо!». Ему поддакнул сыч: «Угу, угу-гу! Угу, угу-гу!». Потом все снова стихло, остался только скрип под ногами.
- Неприятная какая тишина, - поежился Яков. – Будто на кладбище.
Митя тихонько запел что-то монастырское, восторженно-тягучее, с припевом «Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали!».
- Мить, а ты помнишь, давным-давно была песня с похожими словами? – и Яков тихонько запел:
Утоли моя печали, утоли!
Как молитвы, улетают журавли,
Прямо в небо отрываясь от земли!
- Не помню… А ты пой, пой дальше, Яша, может и я вспомню!
- Я дальше не помню. Слова запоминающиеся: «Утоли моя печали». А откуда это?
- Это, Яша, название иконы Пресвятой Богородицы – Утоли моя печали. Есть такая чудотворная икона в Москве. А у нас в монастыре имеется ее список.
- «Список» - это копия?
- Ну да.
- И она что, тоже чудотворная? – с едва заметной усмешкой спросил Яков.
- Не знаю, Яша. Люди говорят, помогает…
- Утоляет, значит, печали?
- Утоляет. Если кто с верой молится.
- А если веры нет – не утоляет? Вот мне что, не поможет она?
- Как это «веры нет»? Ты разве в Бога больше не веруешь, Митя?
- В Бога-то я верую... Я в Божью справедливость больше не верю, Яшка.
- Вон оно как…
- А ты скажешь, что Бог справедлив?
- Ну…
- Да как же Он справедлив, если забрал от меня мою Ийку? Ведь она для меня была все на свете!
- Да, ты ею жил и дышал, Яша. Она чудная была, твоя Ия.
- Таких ведь больше и нет. Я как только имя ее необыкновенное услышал – Ия, так и понял, что это чудо какое-то мне явилось, а не девушка. Так ведь теперь и не называют никого – Ия!
- Редко, но все-таки называют, в святцах-то имя стоит. Ия по-гречески значит «фиалка».
- Это я давно знал и звал ее Фиалкой. Весной у нее на могилке, если жив буду, фиалки посажу… Фиалочка моя тихая...
- Да, сокровенной красоты и тишины была женщина.
- А ты знаешь, Митька, ведь Ия никогда не хохотала! И вообще смеялась очень редко. А вот улыбалась – постоянно. Каждая фраза у нее начиналась с того, что сначала ее губы чуточку улыбались, а уже потом она произносила какие-то слова. Сколько раз заговорит со мной – столько раз и улыбнется. Вот зачем, зачем твой Бог забрал ее у меня? И даже детей у нас не было! Если бы у меня от Ии хоть ребенок остался…
- Ты все думаешь только о себе, Яша.
- Как тебя понимать?
- Вот жалеешь, что детей у вас не было: а ты подумал, каково было бы Ие, умирая, знать, что ее ребенок останется наполовину сиротой или у него мачеха будет?
- Да, об этом я не думал… Так что же, Бог потому и не давал нам детей, что собирался Ию у меня забрать?
- Не знаю, Яша. Но так ведь лучше, что без детей?
- Не знаю, не знаю… Я одно знаю: злобные, жадные и развратные телки живут и процветают, а Ийки моей нет! Бог взял!
- А ты спроси наоборот, Яша.
- Как это – наоборот?
- Ты спроси, зачем Он тебе ее дал?
- Почему это мне ее Бог дал? Я сам себе жену нашел.
- Как же, как же! Помню я, каких девиц ты до Ии в подружки себе находил!
- Лучше не вспоминай.
- И то верно. А как ты ее встретил, помнишь?
- Случайно встретил.
- У Бога в таких делах случайностей не бывает, Яша. Так ты помнишь?
- Помню, конечно! Еду я по делу, проезжаю по пустому шоссе, и вдруг вижу – девушка сидит на обочине и плачет, а рядом велосипед лежит. Время у меня в запасе было, я даже чересчур рано в тот день выехал, а надо было на место явиться в точное время, ну я и остановился – посмотреть, может, помочь немного и дальше ехать. А у девушки колесо восьмеркой и нога в крови! Глянул – а у нее перелом! Ну и пришлось спасать-выручать. Велосипед я пристроил на крышу, а Ию поднял, посадил в машину и повез в ближайший поселок, в больницу. По дороге мы познакомились, поговорили друг с другом – и я пропал.
- Пропал?
Яков на это ничего не ответил, но остановился вдруг и достал сигареты и зажигалку.
- В монастыре ведь курить нельзя?
- На территории – нельзя. Но можно за ворота выйти, если невтерпеж.
- Ну, я лучше тут покурю, а там видно будет.
Яков закурил и снова двинулся в путь.
- А ты знаешь, Мить, куда я в тот раз ехал, когда Ию встретил?
- Откуда мне знать, если ты никогда не говорил? Я только видел, что после встречи с Ией ты как-то сразу другим человеком стал.
- Еще бы не стать… Ну, слушай, теперь уже можно рассказать тебе, как она мою жизнь враз переменила. Ехал я в тот день на крутую разборку, и из-за Ии опоздал. А потом я узнал, что из нашей «бригады» с этой разборки никто в Москву живым не вернулся. И на этом все мои «крутые дела» закончились, потому что в Ию я влюбился сразу и наповал, и с нею у меня началась совсем другая жизнь.
- Этого я не знал, Яша. И что же, после этого признания ты скажешь, что Ию тебе не Бог послал?
- Ты хочешь сказать, что это не Ия меня тогда спасла, а Господь через Ию?
- Именно это и хочу сказать.
- Ты знаешь, братец, а ведь похоже на то… Тогда почему Он ее у меня в конце концов отнял, если Сам дал?
- Откуда мне знать, Яша? Это ты у Него спрашивай.
- Да я все время только о том и думаю – почему? За что? Почему именно Ия должна была умереть? Нет, несправедливо это! Немилосердно! Не по-божески как-то, уж простите меня вы оба, и ты и Бог!
Яков закашлялся и со злобой швырнул недокуренную сигарету в сугроб на обочине. Окурок зашипел и погасл.
- Яш, а вы сколько лет с Ией прожили?
- Двенадцать.
- И все время были счастливы?
- Все двенадцать лет прошли как один счастливый день!
- И к вере ты пришел, и крестился, и обвенчались вы – это ведь все благодаря Ие?
- Конечно!
- Двенадцать лет сплошного счастья. А ведь большинству-то людей семейного счастья и на год не хватает.
- Да, теперь у большинства это так.
- Ну вот… Но это не главное даже, Яша! Судя по всему, должен был ты в день твоей встречи с Ией погибнуть. Ведь убили бы тебя, если бы ты не повез ее в больницу и там не застрял?
- Наверняка убили бы.
- Так что в тот день ты должен был умереть. Причем некрещеным и нераскаянным грешником, убийцей, может быть.
- Уж кого-то определенно уложил бы, я ведь с волыной ехал.
- Видишь, как тебя спас и одарил Господь через Ию! Щедр и милостив Господь, долготерпeлив и многомилостив. Он тебя, лютого грешника, остановил на самой дороге к погибели. И не суровостью остановил, а счастьем семейным на двенадцать лет. И ты после этого будешь утверждать, что Господь несправедлив?
- Не знаю, Яшка, что тебе и сказать – я как-то в этом вот ключе обо всем и не думал. Так ты считаешь, что Господь послал Ию, чтобы спасти меня?
- Мне так кажется. Ведь Ия умерла только тогда, когда ты уже твердо стал на правильный путь.
- Твердо стал! – Яков резко остановился, и от этого движения нога его скользнула по обледенелой колее, и он чуть не упал. Митя поддержал его.
- Да, ты на правильном пути, брат!
- Ага, на правильном… Только спотыкаюсь! – усмехнулся Яков, выравнивая шаг.
- Ну, все мы спотыкаемся, а то и падаем. Однако идешь ведь ты за утешением в святой монастырь, правильно идешь, а мог бы отправиться утешаться в кабак или на какой-нибудь там Кипр.
- Так, по-твоему, справедлив Господь? Мне так не кажется…
- И мне тоже! Нет, не справедлив наш Господь! Совсем не справедлив!
- Ты чего это несешь, Митька? Ты уж мне не подпевай, пожалуйста, ты все-таки послушник, тебе нельзя…
- Можно, можно, Яшенька! Я еще и еще раз тебе повторю: не справедлив наш Господь! Милосерден Он. И милосердие его не только выше всякой справедливости, но и выше нашего с тобой понимания!
- Ты думаешь? Ну, не знаю… Подумать надо.
Какое-то время прошли молча.
- А это что такое? – Яков внезапно остановился. Морозный воздух над дорогой, над лесом, в самом лесу и в светлеющем небе вдруг охнул и загудел. Раз… Другой… Третий… - Это колокол что ли?
- Да, это колокол наш монастырский. Давай-ка, Яша, поднажмем, чтобы на службу успеть.
Монастыря еще не было видно за лесом, но в той стороне, откуда звучал благовест, уже угадывался просвет между деревьевями и в этом просвете небо начало светиться и розоветь – начинался восход.
Они заторопились. К большому колоколу присоединились малые, и в их перезвоне Якову явственно слышалось: «Утоли моя печали, утоли!... Утоли моя печали, утоли!...»
Еще один рассказ о том, что бывает после смерти близкого.
Хочу сказать что такое встречается очень часто.
Спасибо за этот рассказ р.Б.Ю.!!!!!!!
БОЛЬШАЯ СТИРКА
Сны Ольги Павловны.
- Мамочка, ну поехали со мной в Изборск, пожалуйста! Как я тебя тут одну оставлю в таком состоянии? Я бы сама с тобой осталась, но у меня же школа, сама понимаешь! – Лидия Николаевна работала директором школы и после похорон отца должна была вернуться к себе в Изборск, а мать никак не соглашалась ехать с нею.
- Не могу, доченька, никак не могу, и не проси! – говорила Ольга Павловна. – Как я папу одного сразу оставлю, могилку его брошу? И дел у меня дома полно: надо все убрать, перестирать…
Квартира родителей и впрямь за время долгой болезни отца была запущена: окна не вымыты с прошлого года, хотя уже был конец мая, шторы тоже давно не стирались, пыли кругом полно.
- Да брось ты все, мама! Поедешь со мной, поживешь на свежем воздухе, отвлечешься немного от горя… А потом у меня будет отпуск, и мы вместе вернемся и сделаем и уборку, и даже ремонт.
- Нет-нет, не уговаривай, Лидушка, не поеду! У меня одной стирки сколько…
- Ну давай все в прачечную сдадим.
- Нет, папины вещи я должна сама все перестирать.
- Ну а это еще зачем? Папа никогда ничего не имел против прачечной, он даже сам иногда туда белье носил и приносил обратно.
Лидия Николаевна улыбнулась, вспомнив, как ее отец, бравый капитан первого ранга, помогал «своим девочкам» по хозяйству, когда был не в море: сам ходил на рынок за картошкой, делал разный мелкий ремонт в их квартире и сам разбирался с прачечной. Он только требовал, чтобы грязное белье было сосчитано и переписано дома и аккуратно сложено в чемодан: он не то что с узлом каким-нибудь, но и с дорожной сумкой стеснялся ходить по улицам, будучи в морской форме. А без формы он и не ходил никогда, разве что летом в отпуске, на юге.
- И вообще папины вещи отдать бедным, - сказала Лидия Николаевна матери. - Нельзя их хранить, это не по-православному.
- Папа твой не такой уж был и православный, Лидушка. Скорее как я: Бог у нас в душе, а не в храме. Это ты у нас неизвестно в кого такая церковница уродилась, а папа и в церковь никогда не ходил.
- Ходил! И меня он водил в детстве в Никольский Морской Собор, мы с ним свечки ставили.
- Ах, ну это у них, у моряков, такая традиция была – перед выходом в рейс пойти в Никольский собор и поставить свечку Николаю Угоднику. Собор-то так и называется – Морской.
- Значит, все они были верующими, хотя и не церковными, вот святитель Николай за них и молится.
- Очень помогли молитвы твоего Николая Угодника моему Николаю! Сколько же он страдал, бедный, перед смертью!
- А священника ты так к нему и не позвала, не соборовала его, как я просила?
- Нет, доченька, не стала я звать священника. Я хоть и знала, что так положено, но не решилась, пугать папу не хотела.
- Что значит «пугать»? Как это можно человека священником испугать?
- Он увидел бы священника и сразу догадался, что умирает. Да еще соборование это, которое, говорят, никому не помогает…
- Ты думаешь, мама, умирающие не догадываются, что умирают? Это мы вокруг них заговор молчания устраиваем, головы морочим вместо того, чтобы помочь к смерти приготовиться. И как это «соборование не помогает»? Откуда такая статистика – «из лесу, вестимо»? Ох, мамочка, мамочка… Соборование если даже не исцеляет человека, то очищает его, облегчает ему переход в другую жизнь. Между прочим, и многие врачи говорят, что после соборования даже у тяжелых раковых больных очень часто прекращаются мучительные боли.
- Ну что уж теперь говорить…
- Да, это верно. Слава Богу, хоть похоронили по православному обряду. Ты не забудь, мама, что через два дня будет девятый день, обязательно надо будет панихиду по папе заказать. Я тоже у себя в Изобрске закажу.
- Опять панихида? Мне так тяжело было в церкви, доченька, что уж и не знаю, выдержу ли еще одну… Это что, положено так?
- Да, мама. И на сороковой день тоже, обязательно. Послушай, давай я на сороковины папины приеду, мы вместе отстоим панихиду в храме, закажем литию на папиной могиле, а потом вместе поедет ко мне.
- Там посмотрим…
Но на сороковины отца у Лидии Николаевны приехать в Петербург не получалось: школе начался летний ремонт, надо было остаться и приглядывать за рабочими-гастарбайтерами. Она позвонила матери и снова стала звать ее в Изборск.
- Нет, доченька, не проси, не приеду. Дел у меня много… Стирка большая…
- Что это у тебя, мама, все стирка да стирка! Что же ты там стираешь так долго?
- Да папины вещи…
Лидия Николаевна поворчала на мать, но смирилась. А перед началом учебного года сама поехала за ней, заставила бросить свою «большую стирку» и все-таки привезла ее к себе в Изборск.
И после первой же ночевки Ольги Павловны в Изборске все разъяснилось. Лидия Николаевна вставала всегда рано. Она привела себя в порядок, помолилась, приготовила завтрак на двоих и пошла будить мать – и застала ее лежащей в постели всю в слезах.
- Мамочка, что случилось?
- Коля… Коля и тут мне приснился! Я думала, что хоть здесь смогу спокойно спать, без этих мучительных снов! Ведь каждую ночь, ну просто каждую ночь!… - И она зарыдала, уткнувшись в плечо дочери.
Когда она выплакалась, Лидия Николаевна заставила ее подняться с постели и повела умываться. А за завтраком спросила:
- Так папа тебе все время снится, да, мамочка?
- Почти каждую ночь. Если только совсем со стиркой замучаюсь да снотворных наглотаюсь – тогда бывает перерыв…
- Расскажи, как он тебе снится?
- Ох, доченька, это так тяжело, так тяжело…
- Все равно расскажи – тебе же легче станет.
- Понимаешь, сон мне один и тот же снится. Сначала я слышу звонок в дверь, иду, открываю – а там стоит наш папа. Но в каком виде! Форма на нем полинялая, рукава обтрепаны, нашивки сорваны, фуражка вообще выгорела до зелени и рубашка грязная, а воротничок просто черный; и ботинки у него не чищены, шнурки в узелках, а галстук в веревочку закручен; сам он худой и небритый, щетина на лице и усы отросли и обвисли. Ты же знаешь, какой аккуратист и чистюля был твой отец, он ведь уже и лежа в постели сам каждый день брился.
- Господи! – воскликнула Лидия Николаевна, во все глаза глядя на мать, и тоже заплакала.
- Погоди, это еще не самое страшное. А в руках у папы узел: грязное белье, увязанное в серую грубую простыню, по виду бязевую, каких у нас и дома-то никогда не было. И вот он каждый раз протягивает мне этот узел и просит: «Оля! Ну постирай же ты мне белье! Ведь я тут хуже всех одет, перед людьми неловко… Мне тут хорошо, но так стыдно, так стыдно перед всеми за свой вид! Ты уж постирай, Оленька!» И слезы у него по щекам небритым так и катятся… Ну и я просыпаю уже в слезах и потом целые дни напролет плачу. Все-все его белье я перестирала-перегладила, все рубашки его накрахмалила! Костюмы его не стала в чистку сдавать, а сама своими руками выстирала и потом тщательно отпарила. И ничего не помогает! Я думала, что хоть здесь он перестанет мне сниться, так ведь нет, вот в первую же ночи и приснился… - И Ольга Павловна опять горько заплакала.
- Ах, мамочка! Глупенькая ты моя мамочка! Неужели ты не понимаешь, о чем папа тебя просит, о какой стирке он говорит?
- Об одежде, о белье…
- Да нет же! Это только образ того, что ему от тебя надо – ну, чтобы ты догадалась и сама поняла.
- Что я должна понять?
- Что надо молиться Богу о прощении его грехов – вот о какой стирке речь!
- Ты думаешь?
- Да я в этом уверена! Папа говорит с тобой тем языком, который тебе понятен. Одежда, белье – это символ нераскаянных грехов.
- А почему же он снится не тебе, ведь ты у нас в этом лучше разбираешься – в грехах?
- Да потому, что я – его дочь, а дети, конечно, могут и должны молиться за родителей, только об их грехах им нечего размышлять. А вот ты – ты совсем другое дело: кто лучше знает грехи мужа, чем его жена? Вы же с ним были и остались одна душа.
- Это верно, мы всю жизнь с ним душа в душу прожили. Так что же я должна теперь делать по-твоему?
- Отмаливать папины грехи. Записки на литургии за него подавать, поминание в храмах и монастырях заказывать, милостыню раздавать. Но прежде чем все это делать, самой тебе исповедаться надо и причаститься.
- Ох! Я ведь последний раз причащалась в двенадцать лет, когда еще твоя бабушка была жива. С тех пор полвека прошло! Но я готова. В Бога-то я верю как-никак… Да пора уже и мне о душе подумать, годы напоминают… Так ты думаешь, это ему поможет, если я начну жить церковной жизнью и о нем молиться?
- А вот увидишь!
После рабочего дня в школе Лидия Николаевна пошла в храм к своему батюшке, отцу Василию.
- Отец Василий, я к вам еще одну заплутавшую душу хочу привести на беседу, ну и на исповедь, если получится.
- Опять заплутавшую душу? Да уж ясно, какие от вас подарки мне, старому! Нет чтобы носочки связать батюшке и успокоиться на этом, как другие прихожанки, а все души да души! - засмеялся отец Василий. – Душа-то хоть православная на этот раз?
- Православная. И даже когда-то в храм ходила и причащалась.
- И как давно эта ваша душа у исповеди не была?
- Пятьдесят лет, батюшка!
- Ахти мне, иерею многогрешному! – ахнул батюшка. - Да, подарочек! Ну ведите, ведите свою заблудшую душеньку. Поскорей ведите, а то уведут лукавые в сторону.
- Можно прямо сегодня?
- Нужно!
Но узнав, что «заблудшая душенька» - родная мать Лидии Николаевны, батюшка сам поехал к ним домой. Там он имел сначала долгую беседу с Ольгой Павловной, а потом и исповедал ее. А после исповеди еще чайку с ними попил и о снах с ними поговорил.
- Про такие сны я часто слышу. Мы о них ничего не знаем: может, это собственные наши душа и совесть нам через сон подсказывают, как именно мы можем и должны нашим умершим послужить, а может это Сам Господь Бог, по великому и неизъяснимому Своему милосердию, дает нашим дорогим отшедшим возможность поведать нам о своей нужде. Святые отцы учат большой веры снам не давать, потому что сны и бесами насылаются. Но такой сон, следствием которого явится ваш собственный приход в храм и ваша усиленная молитва за усопшего супруга – это уж точно не от бесов!
В эту ночь Ольге Павловне снова приснился муж. Он стоял все в той же заношенной морской форме, но уже не плакал и ни о чем не просил – только смотрел на Ольгу Павловну умоляющими глазами. На следующий день, в субботу, она пошла вместе с дочерью на вечернюю службу, а после нее еще раз исповедалась и потом дома слушала, как дочь читает долгие молитвы – «Последование ко святому причащению». Она так устала от новых впечатлений, что уснула сразу и очень крепко. Ей ничего не снилось.
В воскресенье она причастилась – впервые после пятидесятилетнего перерыва; на этой литургии она впервые подала записку за упокой раба Божьего Николая. А в понедельник она на рассвете пришла в комнату Лидии Николаевны и разбудила ее.
- Доченька, проснись! Ты только послушай, что мне сегодня приснилось! Снова во сне я услышала звонок, открыла дверь и увидела твоего папу. Он стоял такой радостный, помолодевший, свежевыбритый, в новенькой форме и в белоснежной рубашке. А в руке у него был маленький чемоданчик, с которым он обычно уходил в рейс. Помнишь?
- Помню, мама. Он еще после рейса в нем рубашки в прачечную относил.
- Вот-вот! И говорит он мне: «Спасибо тебе, Оленька! Теперь и я одет не хуже других и мне больше не стыдно. Вот еще бельишко осталось, ты уж постирай, ладно?» - и протягивает мне чемоданчик. А я его беру и тут же просыпаюсь. И у меня так легко-легко на сердце! Я никак больше не могла оставаться в кровати, ты уж прости, что я пришла и разбудила тебя!
- Ничего, ничего, мамочка! Это очень хорошо, что ты меня разбудила. Ну вот, теперь ты веришь, что исполнила его просьбу, правда?
- Да, мне тоже так кажется! – сказала Ольга Павловна и… заплакала. Но это были уже совсем, совсем другие слезы - слезы облегчения и радости.
С тех пор такие сны Ольге Павловне больше не снились.
Хочу поблагодарить р. Б.Ю за удивительные рассказы!
Их уникальность в том, что это не просто литературные произведения – это «лекарство» для измученных душ. Душ, измученных вопросами «За что?», «Почему?», «Как же теперь?». Вопросы, на которые люди, оказавшиеся в состоянии острого горя обязательно ищут ответы. Как объяснить "Необяснимое"? Как помочь пережить, что кажется и пережить невозможно? Как вынести боль, и вновь найти силы и смысл существования в этом мире?
Эти рассказы живые, читаются на одном дыхании. Они берут за душу, и оказывают потрясающий эффект – они лечат душу, они дают те самые ответы на вопросы, на которые, кажется, нет ответов. Думаю, что их невозможно читать без слез, но это слезы, которые очищают и возрождают к жизни. Подобного эффекта ищут психотерапевты на своих сеансах и не всегда его находят быстро и настолько успешно. Это те слезы, которые облегчают внутренние страдания, дают стимул к жизни. Поделюсь сокровенным. Меня они не оставили равнодушной. Я плакала над этими рассказами. Но такие слезы можно сравнить только с тем состоянием, которые испытываешь в Храме, когда приходишь туда с тяжбой и невыносимым страданием. Стоишь, а слезы льются по щекам сами. Эти слезы, как весенние ручейки после долгой зимы, замершее и окаменевшее от боли сердце возвращают к жизни, они ложатся бальзамом на душу, как бы говоря ей, что она еще живая.
Для того, чтобы написать подобное, нужно обладать настолько открытым сердцем, необыкновенной доброй душой и жизненной мудростью, чтобы понимать и тонко чувствовать внутренние переживания каждого человека. Мало того, что только эмпатией это не ограничивается, эти рассказы - стремление помочь каждому, и взрослому, и ребенку, и коллеге - любому, кого коснулось подобное горе. Помочь практически и, удивительным образом, совершить ЧУДО!
Эти рассказы необходимы всем, потому что каждый человек в нашей жизни сталкивается с уходом близких ли, знакомых или родных людей. Помочь найти выход, подсказать нужное направление, обрести дальнейший смысл в жизни, сохранив при этом добрую и светлую память, способен не каждый. Чаще мы можем только сопереживать и чувствовать собственное бессилие. Эти рассказы – удивительны, обладают жизненной мощью, и поэтому я бы рекомендовала их прочесть каждому, не говоря уже, что для специалистов – психологов, работающих с кризисами острого горя, это материал просто ПОДАРОК!
Низкий Вам поклон и от всего сердца ОГРОМНОЕ СПАСИБО!!!
Тося писал(а):Спасибо за рассказы! Как просто, доступно и понятно ВСЁ показано!
Спасибо Вам, Тося , за отклик
Вот еще один рассказ, который для нас опять написала р.Б.Ю.
Ох, как надо понять это тем, у кого случилось большое горе.
Этот рассказ как всегда в "десятку". Спасибо Вам, р.Б.Ю! Низкий Вам поклон! Надеюсь, что и дальше читатели этих рассказов будут высказывать свое мнение
КРАСНАЯ РУБАХА С ВАСИЛЬКАМИ
«Страшнее моего горя и на свете не бывает!», - сказала мне по телефону моя подруга Татьяна, когда я ей позвонила, услышав о ее несчастье. В общем-то я с нею была согласна: какое горе может сравниться с потерей единственного сына, двадцатитрехлетнего здорового молодого человека, только что закончившего институт, успешно начавшего самостоятельную жизнь и, между прочим, обравшегося жениться?… И смерть какая-то странная, наводящая ужас и оторопь: он скончался во сне от остановки сердца, ничем перед этим не болея ни минуты, и причину смерти врачи установить так и не смогли. Потеря маленького ребенка – страшная беда и тяжелое переживание, но у молодой мамы есть хотя бы надежды родить другого, а вот у Татьяны, которой было уже далеко за сорок, такой надежды не было. Да и муж ее умер лет пятнадцать тому назад, тоже, кстати, от остановки сердца во сне, как и Владик. Больше она замуж не выходила и даже не пыталась, решив всю жизнь отдать единственному сыну…
Часами беседовали мы с Татьяной по телефону, так прошло полгода, и я видела, что горе ее остается таким же безысходным и даже не притупляется. Надо было изловчиться, выкроить время и просто ехать к ней, а там на месте смотреть, что можно сделать. В общем, поехала я в Вятку, по дороге в поезде размышляя, как же мне помочь моей подруге, как ее утешить, как помочь ей выползти из-под придавившей ее черной каменной беды и как объяснить ей, маловерной, что в таком горе может помочь только одно – молитва Господу. Причем поможет это и ей, и ее сыну.
Вот последнее объяснить оказалось труднее всего.
- Танюша, но ты же верующий человек, ты же должна понимать, что сын тебя покинул не навсегда! Придет время – и вы с ним встретитесь! А сейчас ты можешь помочь твоему Владику молитвами, милостыней, - завела я по пятому кругу, когда мы наполнили водой и включили третий электрочайник.
- Это ты так говоришь!
- Не я, а Православная Церковь и Святое Писание.
- Ну да, я знаю, слыхала, читала… И батюшка в храме мне то же самое сказал, когда Владика отпевали… Но я все время думаю, а что если наша Церковь ошибается, и никому молитвы оставшихся на земле не помогают?
- А слезы твои, ты думаешь, Владику очень помогают? Вместо того, чтобы сидеть в темном углу и плакать, ты могла бы съездить в паломничество по монастырям, помолиться о нем нашим святым, заказать везде поминания за Владика, раздавать за него милостыню… Ты разве уверена, что у него не было грехов? Он ведь не успел покаяться перед смертью…
- Да, он, слава Богу, умер во сне, скоропостижно… Я утром подошла его будить – а он холодный! Одно мне утешение – не мучился.
На счет предпочтительности скоропостижной смерти без покаяния я с Татьяной спорить уж не стала.
- Но ты подумай¸ Танюшка, как сыну твоему сейчас нужны твои молитвы, раз он не успел перед смертью покаяться, получить отпущение грехов. Да ведь Владик твой был не особенно церковным человеком, вроде тебя самой…
- Ну уж совсем нецерковными нас назвать нельзя: на Пасху мы всегда в храм ходили и куличи святили. А на Крещенье я за святой водой обязательно хожу – вон она у меня до сих пор под иконой стоит…
- На книжной полке.
- А что, разве нельзя иконы и святую воду на книжных полках держать?
- Можно, отчего нельзя? Хотя лучше, конечно, было бы устроить молитвенный уголок - «красный угол», как говорили в старину…Вставала бы утром, зажигала лампадочку и начинала день с молитв Богу о своем сыне. Как бы ты этим Владика утешила, как бы помогла ему!
- Ничего ему теперь не нужно, сыночку моему!
- Как же ты ошибаешься, Танюша… Не молились бы мы, православные, постоянно, и в храме, и дома, за наших дорогих усопших, если бы не верили, что им помогают эти молитвы.
- А я в это не верю, не могу поверить! Это пока Владик был жив, я жила для него, а теперь… Пустая болтовня!
- А я - верю. И миллионы православных по всей земле верят и ежедневно возносят молитвы Богу, чтобы Он отпустил грехи «прежде отшедшим в вере и надежде воскресения православным христианам».
- Да какие там у моего Владика были грехи! Он был умный и чистый мальчик.
- Он был очень хороший сын и умница, это так. Но поверь мне, все мы, кроме святых, предстаем перед Богом не в белоснежных ризах, а в рубище, и всем нам нужно прощение грехов. Вот во время Великого поста в храме поют: «Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь; просвети одеяние души моея и спаси мя…» Тебе понятны эти слова, Танюша?
- Честно говоря, не очень. Отдельные слова только – «чертог украшенный», «одеяние души»…
- Тогда послушай стихи Вяземского! – И я прочла ей:
Чертог Твой вижу, Спасе мой,
Он блещет славою Твоею,
Но я войти в него не смею,
Но я одежды не имею,
Дабы предстать перед Тобой.
О Светодавче, просвети
Ты рубище души убогой.
Я нищим шел земной дорогой,
Любовью и щедротой многой
Меня к слугам своим причти.
Русскую классическую поэзию Татьяна любила, она слушала меня внимательно и задумчиво.
- Вот это понятно. Поэт хотел сказать, что перед Богом мы все грешные и духовно одеты не лучше нищих или бомжей.
- Именно!
- И мой Владик…?
- Ну не благочестивей же он Петра Андреевича Вяземского!
- Да нет, он был обыкновенный современный молодой человек.
- А современные молодые люди отнюдь не безгрешные. Так что и у Владика «одеяние души» навряд ли было в полном порядке перед смертью.
- Наверное… Но что ж я могу с этим поделать?
- Так я же тебе об этом и толкую уже целый час! Ты можешь помочь ему молитвами о прощении его грехов, вольных и невольных!
- Если бы я была твердо уверена, что ему нужны мои молитвы и что они и вправду ему могут помочь, я бы день и ночь молилась!
- А ты поверь!
- Не получается…
- Сомнения мешают?
- Да.
- А пока ты ТУТ сомневаешься, он ТАМ печалится, что любящая мать не хочет помочь ему, даже не пытается обновить его духовную одежду… Знаешь, мне вспомнилась одна подхзодящая к случаю сказка. – И я рассказала Татьяне старинную поморскую сказку.
* * *
На южном берегу Студеного моря, как в старину называлось Болое море, стояло рыбацкое селенье Олениха, и жила в нем красавица-вдова Василиса с сыном-рыбаком Василилием, Васильком. Муж ее погиб обычной для рыбака смертью: вышел в море на лодье со своей рыбацкой ватагой тюленя бить и не вернулся. И никто из рыбаков с той ловли не вернулся, и лодья пропала, даже щепок к берегу не прибило. Осталась Василиса одна с сыночком Васильком. Сына она любила так крепко, что замуж больше ни за кого не пошла, хотя сватались многие, но все сердце свое молодое отдала сыночку-сиротинке. Но как ни лелеяла сна Василька вдова Василиса, а как подрос парнишка, пришлось и ему взяться за рыбацкий промысел, только не тюлений, а «вешний». В Оленихе этим промыслом занимались те рыбаки, у кого не было своей лодьи. Промысел назывался «вешним промыслом», а рыбаков называли «вешняками», и был он нелегким и опасным. Еще в разгар зимы выходили крестьяне-рыбаки из своих сел и деревень и шли на север, на Мурман, и к весне только доходили они до губы Студеного моря – как раз к весеннему ходу трески. Выходили "вешняки" из села в разгар зимы, когда гудят бураны и трещат морозы, а возвращались в конце августа, а то и в сентябре. До рыбацких становищ добирались они долго и трудно, кто как мог: на лыжах, лошадях, пешком, на оленях. Путь их нелегкий так и назывался – «мурманская дорожка». Шли «вешняки» через пустынные места, заселенные не только своими, поморами, но и лапарями-саами: жилье в пути попадалось редко, рады были «вешняки» переночевать на саамской стоянке, а то и просто в санях. Ветра в голых саамских краях дули с севера, сильные, студеные, и часто в пургу или особенно лютый мороз рыбаки-вешняки замерзали прямо в пути… Хоронили их в снегу, без могил, а отпевали уже потом – когда возвращались в родные края... А впереди было море и нелегкий рыбацкий промысел, штормы и туманы, так что и в море Студеном гибли многие. А часто их еще и на льдинах весенних уносило в океан, откуда уже мало кто возвращался – разве что случайное судно, свое или чужое, заметит и подберет… Два года Василий сходил удачно, вернулся хоть с небольшими, но деньгами, а на третий ушел зимой и не вернулся осенью. А возвратившиеся рыбаки рассказали Василисе, что Василька с товарищами, ловивших со льда, ветром внезапным на льдине унесло в открытую воду. Света не взвидела бедная вдова, билась три дня, к морю рвалась – за сыном, еле удержали соседи. Потом затихла…
Прошел год, другой. Василиса горюет, плачет, сыночка любимого забыть не может. И вдруг однажды зимним синим вечером – тук-тук-тук! стучится кто-то в окно: «Открой, матушка, я с доброй вестью к тебе!» - и на крыльце пимы загрохотали, снег отряхая. Вздрогнуло и упало было от радости сердце Василисы, но нет – не Василька это любимый голосок, не его и повадка. Отворилась дверь и в избу вошел незнакомый человек, из простых, но явно не бедный: на плечах хороший полушубок из белой овчины, на голове – треух из молодого оленя-пыжика. Стащил незнакомец треух с головы, поклонился трижды в красный угол на икону, потом один раз – хозяйке да и говорит:
- Ты и есть вдова Василиса, матушка?
- Да я.
- А сына у тебя Василием зовут?
- Звали Василием… Да утонул мой сынок Василек два года назад, - и заплакала, как водится.
- А вот и не утонул твой Василек! Радуйся, матушка, жив он и здоров! За морем живет и скоро женится, а потом и к тебе в гости приедет! – сказал вестник. И имя свое назвал – Трофим.
Поведал Трофим обомлевшей Василисе удивительную историю. Не погиб, оказывается, дорогой ее сыночек, чудом спасся. «Не иначе как по вашим молитвам, матушка!» - добавил в этом месте Трофим. Льдина, на которой рыбаков-«вешняков» в море унесло, еще раз раскололась, да так раскололась, что на одной ее половине все рыбаки остались, а на другом – один Василий. Хотел он уж в воду броситься и доплыть до товарищей, но сообразил, что это уже верная смерть, плыть в ледяной воде на таком студеном ветру, а и доплывет – так согреться на льдине будет нечем! И остался он, решил предать себя воле Божьей. И правильно, как оказалось потом, Василий решил: неделю и еще полдня просидел он один на льдине, оголодал, ел снег, а согревался тем, что плясал на льду. Ну и молился, конечно, много молился - Спасителю, Божьей Матери да Николаю Угоднику. Недаром говорят, что тот не молился, кто в море не бывал. За полдень седьмого дня увидел Василий у окоема небольшое судно-шкуну с двумя наклоненными назад мачтами. И со шкуны его тоже заметили, свернули с пути и подняли почти бесчувственного со льдины. Растерли его норвежским ромом, закутали в сухую оленью шкуру. Придя в себя, первым делом Василий спросил, куда идет корабль? «В Норвегу! - ответили ему. – Лес, сало и хлеб везем!» Встрепенулся Василий: «Мне к русскому берегу надо, братцы! Может, лодчонку какую дадите?» Засмеялись моряки: «Нет у нас лишних лодчонок, паря! А идем мы в Варгаев*, там наш порт. Но ты не горюй, к русскому берегу мы тоже скоро пойдем, когда рыбу и ром из Норвеги в Россию повезем!» Судно принадлежало русскому купцу, торговавшему между Северной Норвегой и Русью, а жившему в Варгаеве (норвежск. Вардё), в Норвеге.* Купец, а был это отец Трофима, расположился к молодому храброму рыбаку и по прибытии в Норвегу взял его к себе в дом выхаживать: Василий все-таки на льдине промерз сильно и как в тепле на шкуне оказался, так тут же и расхворался. Василий купцу так по нраву пришелся, что он его, как только тот на ноги поднялся, стал к торговому делу приучать. И с Трофимом Василий подружился, стали они не разлей вода. А боле всего он сестре его Липушке по сердцу пришелся. Года не прошло, как заметил купец, что между молодыми пошли переглядушки, да и благословил их на честный брак, уж очень ему молодой помор понравился. Только велел и у матери Василия благословение получить.
- И вот, матушка Василиса, поехал я с обозом норвежской рыбы в Санкт-Петербурх, а по дороге к тебе заехал. Просит тебя твой сын Василий вышить ему его праздничную красную рубаху васильками – это и будет, мол, ему от тебя на свадьбу материнское благословение! Так что на обратном пути из Петербурха я снова к тебе заеду, ближе к Пасхе, и рубаху вышитую для Василька заберу. Свадьба-то у него с сестренкой моей на Красную Горку назначена, так что ты уж поспеши с рукодельем…
Переночевал Трофим в избе у Василисы как у будущей родственницы, а наутро ушел с обозом в Петербург. А Василиса достала из сундука красную шелковую рубаху сынка, которую он только на Пасху и надевал в Божью Церковь, достала и моточек синего шелка, иголку, села на лавку под окошком, где светлее, да и призадумалась. Сомнения ее стали одолевать: уж больно складная да гладкая история у Трофима вышла! Уж не лихой ли он обманщик, который решил хитростью выманить дорогую шелковую рубаху у бедной вдовы да еще и заставить ее расшивать рубаху ту заветную цветами-васильками? А ну как никакого купца в Норвеге с дочерью-невестой вовсе и нет?
Сидит Василиса у окна, вышьет один василек – и отложит рубаху, сына вспомнит и не верит, что жив он и ждет от нее красную рубаху с синими васильками, материнское ее благословение на свадьбу. Заплачет, бросит свое рукоделье и уйдет на берег моря Студеного плакать о сыне. Потом опомнится: «Да что ж это я? Время-то идет, а у меня еще и ворот не готов, а ведь еще и рукава расшить надо!» - бросится домой, схватит иголку и снова шить. Пошьет немного, и опять сомнительные думы ее одолевают. И сынка, коли жив он, ей жаль – как же он без ее материнского благословения под венец невесту поведет? – но и трудов своих напрасных тоже жаль, да и рубаху шелковую лихому человеку отдавать задарма нет охоты! Так, говорят, и сидела, и сомневалась… А может и до сих пор сидит.
* * *
- Ну а конец-то у сказки какой? – спросила Татьяна, слушавшая меня с детским вниманием, вся захваченная нехитрой поморской историей..
- А вот, представь, я и не знаю! – схитрила я. – Не помню! Ты уж сама конец сказке сочини, Танюша! – И с этим словами я подругу свою оставила в размышлениях и уехала к себе в Петербург, домой.
Но вам я расскажу конец истории самой Татьяны. Вернувшись в Санкт-Петербург, я как-то закрутилась в делах и не сразу позвонила Татьяне, а когда позвонила – не застала ее. Потом, месяца два спустя, она сама мне позвонила и сказала, что все еще думает над концом моей сказки и что побывала она за это время паломницей в двух святых местах - в Трифоновом мужском монастыре и в женском Христорождественском, в своей Вятской епархии. Мне показалось, что голос у нее стал немного спокойней. А через год я получила от нее письмо: в конверте была открытка с видом монастыря и лежала красная шелковая закладка для книги с вышитым на ней синим васильком. Письмо на открытке было очень короткое: «Спасибо за поморскую сказку, дорогая, она меня вразумила. Сейчас я живу трудницей при обители, что будет со мной дальше, пока не знаю. Но красную рубаху я прилежно расшиваю васильками, а один из них дарю тебе на молитвенную память о нас с Владиком. Твоя Татьяна».
Ну конечно, у поморской сказки должен быть хороший конец, иначе что же это за сказка!
___________
• Варгаев – русское, поморское наименование норвежского города Вардё, куда ходили с товарами русские купцы.
Написано со слов брата моей подруги - Шуфертова Максима
Когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах (2 Кор. 5, 1).
4 января 1994 года умер мой отец, Шуфертов Владимир Николаевич.
Папа умер внезапно, от остановки сердца. Ни мама, ни я этого не ожидали. Отцу была сделана операция на сердце, и, как нас уверяли и как нам казалось, удачно. И вдруг…
Неожиданная кончина горячо любимого человека до такой степени потрясла нас с мамой, что мы в буквальном смысле доходили до отчаяния.
Тогда я ещё почти ничего не знал о духовной жизни. Да и крестились мы с папой только-только — незадолго до операции… Лишь несколько лет спустя я постиг действительный смысл происшедшего, а в те дни… Уныние, тоска… А главное — мысли, мысли, одна горше другой, раздирали голову.
Жизнь продолжалась… Нас с мамой поздравляли с Рождеством, утешали, напоминая о том, что смерть - это не конец, а продолжение жизни…
«Понимаешь, - объясняла мне крёстная, - грех Адама и Евы принёс на землю зло и смерть, от которых Бог обещал нас избавить. Как ты думаешь, каким образом? Рождением Спасителя. В эти святые дни мы празднуем не просто Рождество Христово, день Боговоплощения, - мы празднуем исполнение этого обещания. Поразмысли: Сын Божий стал Человеком, приняв человеческое тело. Для чего? Для того чтобы им пострадать на Кресте за наши грехи, победить диавола и, значит, смерть, а следовательно, и открыть нам двери рая. Максим, знаю: любишь отца. Отец любил тебя. Любовь его вместе с душой перешла в Царство Любви, где без любви ничего не может быть… Господь учил нас любить всех. Так неужели, уча нас здесь, на земле, любить друг друга, Бог будет по смерти отлучать нас от этой любви? Земная жизнь — лишь первая стадия жизни вообще. Жизнь продолжается вечно. Не здесь, на земле, а там, за гробом, — конечная цель человеческого бытия. Там ты и встретишься с отцом. Только… Только ты живи так, чтобы встретиться…».
Но что я мог сделать со своими эмоциями? Боль не уходила. «Папочка, папочка, неужели ты покинул нас навсегда, неужели никогда-никогда мы не увидимся?..»
Наступило очередное утро без папы. Один на один с горем, я ушёл в свои мысли, переживания, воспоминания…
Вдруг что-то заставило меня взглянуть на дверь. В комнату входил… отец. Сложно описать чувства, охватившие меня в тот миг: и изумление, и радость, и надежда, и… Словом, ошеломление было так велико, что первые мгновения этой встречи я так и не смог вспомнить. Не запомнил и начало разговора.
Не сразу заметил и двух других людей. Вернее, не людей. Лишь много позже я понял, что это были Ангелы — существа, в самом деле, бестелесные, светлые, ясные, видимые и как бы прозрачные. Ангелы сопровождали папу: один был слева от него, другой — справа.
Папа. Папочка. И я с ним разговаривал!!! От отцовских слов на душе с каждой секундой становилось легче. А потом пришла радость — радость какая-то неземная, мне дотоле неведомая…
В память врезался лишь конец разговора. Его я позже записал, а бумагу с содержанием его ношу всегда при себе.
— Ну, мне пора, — начал прощаться отец.
— Папа, а где ты?
— В другом мире, — спокойно ответил он.
А я, в отрочестве и юности начитавшийся фантастики и знавший о загробной участи усопших только из подобных книг, наивно спросил:
— На другой планете?
— Нет, — улыбнулся отец, — в другом мире.
— А как там, папа?
— Там, сынок, хорошо.
— А ты там такой же, как тут?
— Нет, там всё по-другому.
— Но там хорошо?
— Хорошо, очень хорошо, — кивнул отец. — Мне пора.
— Ну, ты приходи, — робко, но с надеждой попросил я. — Придёшь?
— Приду.
— А на сорок дней придёшь?
— Приду.
И опять я с той же наивностью и настойчивостью осведомился:
— А потом ты уйдёшь на другую планету?
— Нет, там всё не так…
И отец, и Ангелы начали уходить. Хотя слово «уходить» вряд ли подходит для этого. Они начали как бы таять… Ни шагов, ни стука входной двери…
Я подошёл к окну. По воздуху, в небо, поднимался отец в сопровождении таинственных спутников…
— Папа! — закричал я.
Отец обернулся… И я увидел его лицо… Нет, не лицо — лик! В его очах было столько небесной любви, бесконечного счастья, блаженства, что малая, совсем крошечная, частичка этих чувств невидимо перелилась в меня. И этого было достаточно. Ушло отчаяние, прошёл страх. Появились вера и надежда. Именно тогда я понял и слова крёстной: «Смерть - это тоже рождество, рождение в новую жизнь».
С этой верой в бессмертие души, с этой надеждой на будущую встречу с любимыми и любящими нас близкими я и живу...
А мама? Мама, находившаяся в соседней комнате, слышала, что в моей комнате происходил разговор. Узнала она и голос отца, но решила, что это слуховые галлюцинации. Она же подтвердила, что в квартиру никто не входил, и никто не выходил. Надо ли говорить, что после моего рассказа о встрече с папой успокоилась и мама. Мы молимся о его упокоении и веруем, что и отец там молится о нас.
И теперь, как некогда написал И. В. Гёте, «при мысли о смерти я совершенно спокоен, потому что твёрдо убеждён, что наш дух есть существо, природа которого остаётся неразрушимой и который будет действовать непрерывно и вечно».
Прочитала последний рассказ и расплакалась. Мне ведь снился сон,в котором мой муж приходил ко мне и рассказывал как ТАМ . Я ничего не помню из его рассказов (видно нельзя помнить), помню только ,что был мой муж очень умиротворенным и спокойным. А потом посмотрел на часы и говорит :"Все ,мне пора, а то штрафные санкции будут" и как в лифт какой-то садится. А я к нему туда , хочу обнять его на последок , а он меня мягко, но настойчиво не пустил в этот лифт. И то же умиротворение на меня снизошло после этого сна.
Вот ище один документальный рассказ.
Ее муж погиб в 1998-м, спасая чужого ребенка. Старшего сына убили после экзамена в институте в 2005-м. Но она не сломалась под страшными ударами судьбы...
Жизнь у Христа за пазухой, или как я написала книгу c архиепископом
Мария Городова
Эта история началась жарким июльским днем 1998 года, когда в нашем доме раздался телефонный звонок, и человек, представившийся сотрудником милиции из подмосковного города Раменское, сообщил мне, что мой муж погиб.
Мой муж, Бабенко Василий Егорович, выпускник факультета журналистики МГУ, уже полгода работал заместителем редактора в издательском доме «Крестьянка», мы готовились окончательно, всей семьей, перебираться из Курска в Москву, когда раздался этот звонок. Собиралась я недолго: побросала кое-какие вещи в сумку, взяла наших мальчишек – двенадцатилетнего Петю и семилетнего Георгия, и села в первый же поезд на Москву – хоронить Васю.
Как потом выяснили друзья мужа, он погиб, пытаясь спасти детдомовца, который переходил железнодорожные пути. В ушах восемнадцатилетнего Димы были наушники, и он просто не мог услышать рева стремительно летящей электрички. Мой Вася, шедший позади, рванулся, чтобы спасти юношу, -- последнее, что видели старушки, продающие зелень на платформе, и был этот Васин рывок… Не спас, сам погиб. Так я осталась одна, с двумя детьми
После похорон редактор журнала, где работал Вася, желая поддержать меня, предложила мне писать для них, и я, то ли от безысходности, то ли .в силу наивности, ухватилась за это. Никакой журналисткой я не была, я была домашней хозяйкой, в моем активе был диплом биологического факультета МГУ, и единственное, чем я могла бы похвастаться на ниве журналистики– это две крохотные заметки в газете «Культура», написанные потому, что Вася не успевал написать их сам. За те полгода, которые Вася проработал в «Крестьянке» его успели полюбить почти все – за порядочность, за терпение, за то, что был трудяга, и это уважение потом не раз помогало мне. До сих пор имя моего мужа, который никогда не занимал никаких постов – не успел – открывает мне двери очень серьезных кабинетов его товарищей.
Эта гибель, такая неожиданная, – была очень сильным ударом. И не только для меня – для детей. Помню, был трудный момент перед похоронами: мой младший Гоша настолько не мог принять смерть отца, в нем настолько был силен протест против произошедшего, что он отказывался идти и на похороны, и на отпевание. Тогда я, растерянная, не зная, что делать, позвонила владыке Иоанну – архиепископу Белгородскому и Старооскольскому, который за четыре года до этого крестил нас с детьми. Позвонила от отчаяния, с бедой, не зная, как быть. И владыка, с другого конца страны, очень долго разговаривал с Гошей, утешая и убеждая, пока не убедил, что на отпевание папы надо пойти.
В Курск я решила не возвращаться. Во-первых, понимая, что работы там я не найду, а во-вторых, потому что банально хотела убежать от боли. Повторюсь, последние полгода мы вынужденно жили на два дома, и каждый раз, когда Вася приезжал, с раннего утра мы ждали его, всматриваясь в то, как он торопится к нам по длинной бетонной дороге к дому… Смотреть из окна на дорогу, зная, что по ней уже никто не придет, было бы для меня невыносимо. Мой мир, мир моей семьи рухнул, и надо было учиться жить заново. Где, как? Неясно. Зато сразу стало ясно, что плакать нельзя. Мои мальчишки буквально вцепились в меня, не выпуская мои руки ни на минуту, у них были абсолютно растерянные глаза, и они испуганно вглядывались в мои. И я понимала, главное сейчас – держаться. Потому что как только я переставала себя контролировать и у меня наворачивались слезы, мгновенно срывались и они. Для них смерть любимого отца была не просто потерей – рушились основы их жизни, у младшего от слез начинались спазмы, раскалывалась голова, и все стремительно летело в тартарары, не остановить, поэтому я твердо понимала только одно – надо держаться. Те, кто помнит меня в то время, потом рассказывали, что всех удивляло, когда на соболезнования и участливые вопросы, как же я собираюсь жить дальше, я уверенно сообщала, что у нас будет все хорошо, что мне уже предложили работу в «Крестьянке» и что я вот-вот найду жилье. Как сказала потом одна журналистка: «Маша все время улыбалась, и это пугало». На самом деле все просто: пока ты улыбаешься, трудно заплакать.
Я действительно очень быстро сняла какую-то хибару в Воскресенске – на то, чтобы снять квартиру в Москве, у меня бы не хватило денег, так началась моя другая жизнь.
О том, как зарабатывать деньги, я, до того дня защищенная любовью мужа, имела достаточно смутное представление. Растила детей, писала стихи, варила борщи – все как у всех. Теперь больше всего я боялась, что не смогу прокормить детей. Помню, как на исповеди в Ильинском храме, в Курске, куда я заехала сразу после похорон, старенький батюшка, кажется его звали Лука, сказал мне: «Молись и ничего не бойся, вдовы у Христа за пазухой». Помню, как я грешным делом подумала: «Легко говорить, а жить-то мне на что?», но какая-то огромная правда в этих словах была. Помню, как меня вызвали в «Крестьянку», с тем чтобы отдать неполученную Васей зарплату, еще какие-то причитающиеся нам деньги. Хорошо помню, как бухгалтер Марина Борисовна, внимательно посмотрев на меня и заставив несколько раз пересчитать полученную сумму, очень акцентировано, подчеркивая каждое слово, сказала: «Мария, спрячьте деньги подальше», -- по-видимому, несмотря на улыбку и уверенный вид, я все-таки внушала ей справедливые опасения. Помню, как я вышла из серой высотки издательского дома и пошла к метро, как у меня перед глазами вырос желтый щит обменного пункта, как я почти автоматически зашла в закуток обменника. Точно знаю, что не до конца осознавая, что делаю, я зачем-то поменяла все выданные мне деньги на доллары, оставив только мелочь на транспорт. Точно знаю, что я тогда плохо понимала, что делаю, и меня запросто можно было обмануть… Через несколько дней грянул дефолт, и те доллары, которые я поменяла тогда, кормили нас почти полгода. Самые трудные полгода, когда закрывались издания, нигде ничего не платили, и без работы и денег сидели даже самые маститые журналисты.
Честно говоря, какое-то везение, какие-то вещи, которые для меня были сродни чуду, еще долго сопровождали меня. Например, не имея прописки и постоянной работы, я легко устроила учиться своих мальчиков в лучшую школу города Воскресенска, причем их там окружили такой заботой, с какой мы никогда не сталкивались ни до, ни после. Как выяснилось уже позже, у директора этой школы Розы Николаевны Утешевой когда-то при похожих обстоятельствах тоже погиб муж, и она сделала все, чтобы мальчишки на новом месте оттаяли. Первый год на работу в Москву я ездила из подмосковного Воскресенска, дети не оставляли меня одну, и я брала их с собой. Везло, я считаю, мне и в журналистике: даже первые мои материалы сразу ставили в номер – самый первый был с Яном Арлазоровым, причем он ему так понравился, что Ян Майорович помог мне взять следующее интервью у Геннадия Хазанова. Те, кто хоть раз сталкивался с глянцевой журналистикой, знает, что на то, чтобы добраться до таких звезд, у профессионалов уходят годы. У меня этого времени не было, мне каждый день надо было кормить детей, платить за съемную квартиру.
Все говорят, что мне повезло, когда на мой стих, написанный за два выходных по просьбе очень талантливого композитора Саши Лукьянова, Алла Пугачева спела песню. То, что стих «Осторожно, листопад!» попал в руки Алле Борисовне, было случайностью, счастливым стечение обстоятельств, назовите это как угодно, я ведь и раньше, когда жила в Курске, писала стихи и какие-то даже посылала Пугачевой, но так ни разу и не попала. А в тот год, всю осень, каждый вечер я возвращалась с работы домой под аккомпанемент своей песни, которая звучала из каждого окна. И дело тут не в тщеславии автора, хотя, конечно, это приятно. Все было гораздо прозаичнее: Алла Борисовна сразу же очень достойно заплатила за мой стих – это были реальные деньги, которые позволяли не набирать еще и еще работу и давали возможность лишний раз отоспаться. Вообще, в тот год песни на мои стихи спели и Маша Распутина, и Лев Лещенко – это было хорошее подспорье, за тот первый год я сделала профессиональный прорыв – со мной работали Игорь Крутой, Лайма Вайкуле, Татьяна Толстая, Геннадий Хазанов. А потом были Армен Джигарханян, Вахтанг Кикабидзе, Николай Дроздов, Юрий Шевчук, Эдита Пьеха, Давид Тухманов, Филипп Киркоров, Сергей Жигунов, Тигран Кеосаян, Кристина Орбакайте, Алла Пугачева…
Но, наверное, самое большое чудо случилось, когда я начала писать религиозные материалы. Однажды в «Крестьянке» перед самой сдачей номера слетел какой-то материал, и в спешном порядке на освободившейся полосе решили дать текст, посвященный Рождеству. Я к тому времени уже утвердилась как журналист, все знали, что я человек верующий, поэтому задание поручили мне. С кем делать материал? Для меня тут вопроса не было.
Я позвонила архиепископу Белгородскому и Старооскольскому, владыке Иоанну, на счастье в тот день, 9 ноября 1999 года, он оказался проездом в Москве, и мы сделали наше первое интервью. Материал всем очень понравился: в нем была и живая, горячая вера владыки, и такт по отношению к читателям, еще только начинающим свой путь к Богу; и глубина мысли, и тонкость чувств; а еще хороший литературный язык и умение о сложном говорить просто. Поэтому в редакции решили тему продолжить, а я очень скоро поняла, что для меня эти статьи спасение.
Дело в том, что глянцевая журналистика для тех, кто в ней работает, -- вещь достаточно жесткая. Острая конкуренция между изданиями и авторами, высокий темп, который диктуется постоянным калейдоскопом знаменитостей, все это приводит к тому, что человек, работающий там, быстро изнашивается, исписывается. К тому же так называемый глянец – это часто мир без правил, вымороченный по самой своей сути, потому что мерилом всего там становится успех – категория крайне лукавая. Здесь же все было другое: представьте, я могла спрашивать о том, что меня действительно интересовало – о том, что такое грех и как прийти к покаянию, что такое промысел Божий и как распознать волю Божию о себе… Я могла все это спрашивать, да еще не кого-нибудь, архиепископа! Я брала интервью, потом все это подробно расшифровывала, писала, с радостью открывая для себя новый мир, погружаясь в пространство Священного Писания, а потом это еще печатали и даже платили деньги! Конечно для меня, живущей неустойчиво – постоянные съемные квартиры, работа в нескольких местах, эти материалы, которые надо было сдавать каждый месяц, создавали остов, каркас моей жизни, они стали моей опорой. Можно спать на кухне на полу, в съемной квартире, но чувствовать себя абсолютно счастливой, если ты написала дивный материал под названием «Корабль спасения». И еще: можно загнать боль в самый дальний угол своей души, можно заставить себя не думать о ней, загрузив себя под завязку работой, но она, эта боль, не пройдет и никуда не денется, пока ты снова не отважишься любить.
Я и сейчас считаю, что возможность писать эти интервью была для меня каким-то удивительным, неслыханным подарком, а тогда я больше всего боялась, что это по какой-то причине может закончиться. Писать такие материалы чрезвычайно сложно, каждый верующий меня поймет, потому что постоянно возникают искушения. И я, честно говоря, долго обижалась на владыку за то, что он не предупредил меня, с чем придется столкнуться, – ведь предупреждает же старший ребенка о том, что опасно. Почему-то это не было предметом нашего разговора. Но зато, когда как-то уж слишком закручивало и я с этим не справлялась, я всегда могла позвонить владыке Иоанну и что-нибудь спросить по тексту, уточнить, и обычно все стихало. Иногда, по немощи, эти материалы писать было очень трудно. Но уж если ты все-таки написал, вылизав статью до последней запятой, сдал, и материал ушел в номер, то вот то чувство полета, внутреннего подъема, света и радости, которое переполняло тебя, мало с чем могло сравниться. Очень быстро появилось ощущение, что это самое главное, что ты делаешь. В этом меня однажды убедил такой случай. Помню, я зашла в отдел проверки редакции, чтобы попросить у корректора на ночь «Симфонию» – книгу, в которой по ключевому слову я находила точные библейские цитаты. Сделать это днем я не успевала из-за того, что одновременно писала другой материал, вот я и решила попросить книгу домой на ночь. «Да бери, ради Бога, -- сказала наш корректор Жанна, и дальше она уже продолжала, сама удивляясь тому, что говорит. – У нас эту «Симфонию» за все время никто в редакции и не спрашивал. Только ты и … твой Вася!» Мой Вася не был воцерковленным человеком, порядочным – да, был, он был, как это называют, «чистый сердцем» – я, например, никогда не слышала, чтобы он кого-нибудь осудил или о ком-то сказал плохо, но воцерковленным он не был, не успел… Но вот, оказывается, в последние месяцы жизни зачем-то ему нужна была эта книга… Для меня в тот миг многое сошлось. Если меня и раньше посещало чувство, что меня кто-то ведет, то в тот момент я ощутила, что это действительно так, с особенной остротой.
Я жила и трудно, и удивительно счастливо одновременно, и почему-то мне казалось, что уже ничего плохого со мной не случится. Мы уже собирались делать из наших материалов книгу, все убеждали, что пора, как погиб мой старший сын – девятнадцатилетний Петя. Петя учился на втором курсе факультета прикладной математики и физики Московского Авиационного института, поступил туда сам, и уже становился мне опорой. Он помогал мне во всех моих начинаниях, набирал на компьютере мои материалы, и многие вопросы и темы, вошедшие в интервью, подсказал именно он. В тот день, после сданного экзамена, Петя поехал с ребятами позагорать в Серебряный Бор, отошел от своих и пропал. Мы искали Петю четыре дня – обзванивая больницы, морги, милицию. На пятый день нашли – избитого, в речке. За что, кто? Так и неясно. С моего чистого, по-детски открытого Пети, который кроме своей математики-физики, наивных юношеских стихов да гитары, еще ничего и не знал в жизни, и взять-то было нечего. Когда его нашли, избитого, на нем были только трусики и крестик…
Помню, я стою около морга, где лежит мой ребенок, надо идти, что-то делать, подписывать какие-то бумаги, а я не могу сдвинуться с места, и кажется, что сама жизнь истекает из меня. Причем страшно, что ты этому уже даже и не сопротивляешься – не можешь, потому что сама эта жизнь обесценена произошедшим. И еще помню – отпевание. Петя был верующим мальчиком, уже давно ходил в храм сам, без меня, подчиняясь своим внутренним побуждениям, вот и за неделю до того злополучного дня поисповедовался и причастился. И то ли потому, что Петю любили, то ли потому что знали, что он мальчик верующий, на отпевание пришло очень много его друзей, я даже не подозревала, что у него их так много. Конечно, оттого, что столько людей пришло разделить с тобой твою боль, становится легче. Но все равно – это очень тяжело, даже просто физически тяжело – стоять у гроба своего ребенка, и только то, что в твоей руке рука младшего сына, а еще есть мама и папа, только это заставляет тебя держаться. И вот тут, в храме, в какой-то момент, когда я даже не столько молилась, сколько пыталась молиться, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что моя любовь к Пете, так же как и его ко мне, никуда не делась. Что я ее чувствую, причем с той первозданной силой, какую нам редко дано испытать в обычной жизни. И стало вдруг очевидно, что для этой любви нет границ, существующих между нашим и тем миром, что любовь действительно «никогда не перестает», и эта любовь очевидней реальности стоящего перед тобой гроба. Мне кажется, что именно с этого момента, в храме, ко мне и начала возвращаться жизнь.
Один Оптинский старец сравнивал скорби со сверлом Божьим, которое отверзает в человеке источник молитвы. Это правда. Когда такое случается, ты молишься, постоянно, просто потому что иначе не выживешь, это необходимое условие выживания. Когда я немножко окрепла, вопрос «что делать?» передо мной даже и не стоял. Я взяла наши пятьдесят восемь интервью и села за книгу «Любовь долготерпит», погружаясь в пространство Библии, рассказов владыки, молитв и христианской поэзии. Эта книга, я считаю, спасла меня дважды. Могу ли я забывать об этом?
Известный журналист Ирина Бадулина дала разрешение на публикацию своей замечательной книги " Мой дневник", написанной после смерти мужа. Это история жизни, любви, нелепой смерти и тяжелой борьбы со страстью. Если вы переживаете смерть близкого, то почитайте этот материал обязательно!!! А если не переживаете, то тоже прочитайте. Вы не пожалеете...
Читателю
У меня случилась беда – я потеряла любимого человека. Он не ушел к кому-то, он ушел из жизни. Причиной его смерти стала водка. Я пишу об этом, чтобы рассказать о ее опасности всем.
А еще…
Любовь творит чудеса. Она спасает, защищает, очищает душу… Об этом – моя книга. И еще о том, что есть в этом мире светлые люди и светлые отношения.
Жизнь была бы бесконечной – болезней, горя и смертей, если бы люди были совершенны и жили только любовью. В мире есть и зло. Одно из имен ему – алкоголь, которому нет равных по коварству. Алкогольное саморазрушение человека имеет свои причины, и только устранив их, появляется шанс на победу над злом.
Анализируя нашу жизнь, я не вижу причин, вижу только поводы (пусть и очень серьезные) для пьянства. И думаю, что в жизни каждого человека поводы – личностны, в то время как причина – универсальна.
Осмелюсь предположить, что для очень многих она состоит в том, что люди пьют с целью «приземления» своих мыслей, чувств и душевных порывов, для упрощения жизни, которая идет по правилам нашего несовершенного мира. Алкоголь и его расслабляющие последствия на время заполняют душевную пустоту, неудовлетворенность, чувство несправедливости и усыпляют сознание. Вот и выходит, что, чем ранимее и утонченнее человек – тем больше у него шансов стать заложником алкоголя как «лекарства» от проблем.
Снять стресс каждый старается по-своему, но почему-то очень часто – с помощью ложных избавителей от него. Да, на первый взгляд, эти средства срабатывают, при этом они доступны и просты.
Даже сигарета является попыткой на короткое время уйти от проблем. Концентрируясь на ней, человек пытается переключиться. Для «разрешения» же более серьезных проблем он выбирает спиртное. Состояние опьянения огрубляет восприятие реальности и одновременно лишает ответственности за происходящее. В самых тяжелых случаях некоторые выбирают наркотики. Ощущение искусственного счастья полностью вытесняет земные реалии. Но – разница в том, что если на борьбу с наркоманией поднялся весь мир, признав, что любое употребление наркотиков – это плохо, то в вопросе борьбы с употреблением спиртного никто не видит особой проблемы, предоставив каждому возможность решать пить или не пить, а если пить, то сколько. В нашей стране уже не существует понятия «принудительное лечение». Но правильно ли это? Никто не хочет услышать ответ любящих жен, мужей и детей алкозависимых?!
Я не оправдываю абсолютно всех, кто встал на путь саморазрушения, я просто пытаюсь обозначить их зависимость как одну из социальных проблем. Будем честными сами перед собой – кто хоть раз в жизни не напивался для того, чтобы уйти от какой-либо неприятной ситуации, заглушить боль души либо просто «в расстроенных чувствах»? Многие, поняв, что такой способ поведения становится повторяемым, остановили себя, осознавая, что выпивка становится привычкой.
Но в то же время не остановились другие, те, кто, даже понимая проблему, не отказались от яда, желая выглядеть «как все».
«Как все» – это страшное отображение реалий непонимания проблемы алкозависимости обществом. Тем обществом, в котором алкогольное лобби – одно из самых сильных, и в котором даже для молодежи придуманы и рекламируются «слабоалкогольные напитки». «Как все» начинается с того, что человеку «под градусом» легче общаться – пропадает стыд, проблемы отступают на второй план, легче можно понять и принять любого собеседника, даже если он неприятен. «Как все» продолжается, когда человек, уже зависимый от алкоголя, пытается скрыть свою зависимость от окружающих и не признаться в ней самому себе. И немудрено – ведь даже наркологи после лечения советуют пациентам отказываться от спиртного в компании, потому что они «за рулем» или «выпили антибиотик». Почему? Да просто нетрудно прогнозировать насмешки либо вопрос: «Ты что, больной что ли, раз не пьешь?». Вопрос от имени морально нездорового общества человеку, который как раз и не хочет быть больным.
Я не хочу в подробностях возвращаться к темным моментам нашей жизни, которые, по сути, сводились к проявлениям неадекватности любимого человека в период прогрессирования болезни. Я не хочу никого обвинять либо ранить воспоминанием о каких бы то ни было ситуациях. Поэтому в дневнике нет персонажей. Да они и не нужны – есть только я, Он, наши отношения, наша беда и наша память. И главными адресатами написанного будут те, для которых наш жизненный опыт станет уроком.
«Маяк – не призрак,
Антиsos в ночи
Последний шанс попавшим в бурю.
Луч через мрак – ты путь к спасенью
И яркая метафора к стихотворенью», –
эти стихи моего любимого сейчас я воспринимаю как мысли о том, что пытаюсь сделать в потемках горя его утраты. А «путь к спасенью» для меня – это то, что я делюсь опытом с теми, кто сам еще не задумался над проблемой, не хочет замечать ее в себе, и мое желание борьбы со злом.
Я не думаю как Ален Карр, написавший книгу о том, как бросить курить (которая стала полезной для многих моих знакомых), что смогу заставить отказаться от спиртного весь мир. Да это и не нужно. Я думаю о другом.
Человек мудр ровно настолько, насколько ему Господь приоткрывает эту мудрость. Всякому знанию свое время. Возможно, сегодня я бы нашла необходимые слова в борьбе с недугом любимого. Но – я не имела необходимых знаний и горького опыта. Он приходил постепенно, шаг за шагом, день за днем. А значит, мой опыт и знания были предназначены не для нас. Надеюсь, то, что я делаю сейчас – не зря, что мои слова будут своевременны для других.
Моя книга – крик моей души. А если душа кричит – то только для того, чтоб ее кто-то услышал.
ЛЮБОВЬ И ВОДКА
наш дневник
Что такое любовь? Какая она в человеческом проявлении? Когда она приходит? Ко всем ли? Что такое поздняя любовь и почему она поздняя? Нет ли в этом понятии чего-то трагического, жалости к себе по поводу потерянных без нее лет жизни и страха о том, что она быстротечна, как и наша жизнь? Может ли настоящая любовь закончиться, прерваться, обмануть?
Волею судьбы мне пришлось искать ответы на все эти вопросы. А потом как средство терапии для души, эти ответы попросились на бумагу. И в моих словах нет ни буквы лжи…
Это серьезный выбор – решиться излить свои переживания и поделиться ними с миром. Но этот выбор сделан с одобрения и благословления моей Любви.
*******
ЛЮБОВЬ
Мы были в Одессе. Отношения только начинались, и еще никто не знал об их начале. Да, собственно говоря, мы и сами еще не знали, ЧТО ждет нас и каким словом можно определить наши чувства. Ты уезжал на день раньше нас, но на этот день были взяты билеты в Одесскую филармонию на концерт фламенко. Ты пошел на концерт, чтобы в перерыве уже умчаться на вокзал. Мы сидели рядом, и Ты шептал мне: «Посмотри, как похожа на тебя танцовщица. Этот танец прекрасен тем, что я вижу в нем тебя!».
*******
Весь город в то лето был увешан бигбордами, на которых были изображены огромные глаза. Уж не помню, что они рекламировали, но видны были издалека и были довольно красивы. Ты же, когда увидел это впервые, написал мне в смс: «Я увидел бигборд с ТВОИМИ глазами».
А вот я навсегда запомнила Твои ресницы – на них можно было выкладывать спички. А под этими ресницами был добрый и озорной взгляд. А глаза – они были необычайного цвета. Точнее, цвет их менялся в зависимости от того, что происходило у Тебя на душе. Я помню их и карими, когда на душе было темно, и нежно-зелкными, когда Ты смотрел на меня, и бирюзовыми, когда в них отражалось море. Они действительно были как зеркало.
*******
Мы вдвоем ехали в купе поезда. Долго. Не задумываясь куда. Лишь бы подальше от всего знакомого мира. Мы бежали, и никто нас не догонял. Потому что было некому и потому что были праздники.
Всю дорогу Ты рассказывал мне истории из своей жизни. Ты как бы понял, что сейчас пришло время предотвратить мои вопросы о прошлом, и рассказывал мне все.
Я часто вспоминала и просила повторить Твою смешную и трогательную историю о том, как в детстве мама отправила Тебя за квасом. Ты был одет в короткие штанишки и почти взрослую рубашечку. В честь праздника и гостей. Но тут произошли целых две неприятности. В очереди Ты случайно уронил в лужу крепко зажатую в кулачок мелочь, а потом, собирал ее, вывозившись в луже. По лицу текли слезы, размазываемые грязной рученкой. Добрая тетя добавили оставшиеся копейки. Но когда Ты, вымазанный но не сдавшийся, гордо подходил к дому и махал в окошко всем, кто ждал Тебя дома с квасом, Ты запнулся, упал и пролил весь бидончик.
Я смеялась и плакала одновременно, слушая эту историю, и часто потом просила рассказать ее еще и еще. Перед моими глазами вставал маленький трогательный, но уже самостоятельный и настойчивый мальчишка, которым Ты и был всю жизнь. Когда-то мой старый друг сказал такую фразу: «В настоящем мужике обязательно должно оставаться хоть чуть-чуть от ребенка». В Тебе это «чуть-чуть» было всегда.
*******
Я ждала Тебя из командировки первый раз.
Мы расстались в Симферополе после недели, которую мы прожили вместе. Зимой, после нового года. Мы провели это время в Крыму, где, в отличие от холодного Киева, в Никитском ботаническом саду цвели розы. Неделя пробежала как один вздох полной грудью. Ты открыл мне Крым, при чем не только те места, которые было «нужно» посетить, но и просто те уголки, которые были связаны для Тебя с какими-то светлыми воспоминаниями. А еще – мы много гуляли по ялтинской набережной и в те моменты, когда январское море проявляло свой характер, обливая нагретый солнцем асфальт, «ловили» волну. Это происходило так – Ты подходил к самому краю набережной, я – немного дальше и когда вода поднималась стеной, готовая обрушиться на дорожку, успевали отбежать и запрыгнуть на скамейку. Прохожие смотрели на наше ребячество и на их лицах появлялись улыбки. Мы поехали в Севастополь и Херсонес, где как раз шло строительство храма. На стройку, конечно же, пройти было нельзя, но Ты каким-то образом уговорил рабочих и они, выдав нам две каски, даже провели мини экскурсию по будущему собору.
13 января мы встретили старый новый год на той же ялтинской набережной – оказывается, Ты взял с собой небольшой фейерверк и мы салютом отпраздновали начало первого года совместной жизни. На следующее утро я спала, и меня разбудил телефонный звонок: «Вставай, соня! Бери полотенце и – на набережную! Я открываю купательный сезон в новом году!».
На Симферопольском вокзале нам пришлось брать билеты в разные поезда – я возвращалась домой, Ты же должен был заехать в Николаев по работе. Мой поезд отправлялся на час позже, и Ты вскочил на подножку своего вагона, когда поезд уже тронулся – мы не могли оторваться друг от друга. Мы прощались на несколько дней, которые были равносильны нескольким месяцам ожидания.
«Тебя дорога позвала
И поезд вдаль тебя унес,
Оставив лишь любви слова
И легкий привкус твоих слез», –
писал Ты мне.
Я ждала Тебя в назначенный день. Ты позвонил перед выездом и сказал, что автобус, которым Ты приедешь, будет в Киеве в 9 часов утра. Но ночью меня разбудил звонок в дверь. Это был Ты: «Я не мог терпеть, как тянется по зимней дороге автобус, вышел из него на первой же остановки и помчался к тебе автостопом! Я не хочу терять ни минуты в разлуке!».
*******
Мы рисовали наше будущее в мечтах и сказках, которые сочиняли друг для друга. Ты любил сочинять сказки про девочку, которая была во всем похожа на меня, а я придумала историю про кошку и ежика – наших животных, с которыми мы ассоциировали друг друга.
«В большом городе жили ежик и кошка. Они жили сами по себе, как и все в этом городе. Кошка просто была ничья, она ходила сама по себе как все кошки, но иногда ей хотелось стать домашней, променять хваленую свободу на тепло огня и посвистывание чайника, на запах котлет и игру с привязанным к веревке бантиком. Ежик же вообще был чужим в мегаполисе, где маленькому мирному зверьку очень трудно выжить и где жизнь идет не по законам природы, а по законам, придуманным людьми, забывшими, что они тоже ее частичка.
И вот однажды они встретились – дворовая кошка и лесной ежик. На улице было тепло – то ли поздняя весна, то ли ранняя осень – небо было ясным, и погода располагала к тому, чтобы зверьки, не принадлежавшие к одному виду, захотели просто поговорить ни о чем. Кошка мяучила о своих мечтах, просто так, потому что грело солнышко и ей хотелось говорить хоть о несбыточном, но о приятном. Ежик пыхтел и слушал. Он думал, что и сам мечтал бы стать домашним, но еще больше о том, что ему хочется просто прижаться к кому-то и отогреться. Он раньше пробовал, но ему всегда мешали иголки, и потому теперь он вообще редко разворачивался из клубка. Так не было удобнее, но так было проще спрятаться, вывалявшись в листве.
И они решили вместе убежать из шумного, пыльного города в лес. Они ушли ночью, а на рассвете добрались до светлой рощи, в которой шумели деревья, пели птицы, и рядом текла речка…».
Ты мне ответил так, в смс:
«…бреду по жизни как побитый пес.
Облезла шерсть и шкура в битвах рвана,
Потухший взгляд, на сердце рана.
Несбыточный покой, утерянная скука
Влекут его домой, где ждет родная сука».
И тут же позвонил: «Ты не обиделась на слово «сука»? Ты понимаешь, что я хотел тебе сказать?»
Моя же история осталась недописанной. Мне очень хочется придумать к ней конец сейчас, но, возможно, он и не нужен – главное, что в сказке, как и в нашей жизни, встретились две души, которые всю жизнь ждали этой встречи…
*******
Как-то в телефонном разговоре, когда мы еще не были вместе, а просто «дружили», я пожаловалась, что у моего ребенка болит ухо. Ты пришел и принес смешного игрушечного котенка со словами: «Кошку к ушку, и наутро все пройдет». Игрушка, конечно, не лекарство, но даже не знаю, кому было приятнее – ребенку или мне.
Ты постепенно переезжал ко мне, чтоб дать возможность моему ребенку привыкнуть. И для этого придумал совершенно сумасшедший по своей оригинальности способ – Ты затеял ремонт в дочкиной комнате! Хотя это вряд ли можно было назвать ремонтом, это было скорее оживление детской, или даже превращение стандартной комнаты с детской мебелью в настоящую комнату для ребенка. Ты приволок кучу разных обоев, рыбацкую сеть, поплавки, бамбуковые палки. Обоями, на которых были нарисованы дельфины, мы заклеили нижнюю часть стен – это было море. Некоторые дельфинчики вырезались отдельно и наклеивались чуть выше – они как бы прыгали из воды. Из других – одноцветных – коричневых, зеленых и песочных обоев мы вырезали пальмы и горы. На потолке были расклеены белые облака, чуть-чуть подкрашенные голубым карандашиком. Сеть в одном из углов так и была рыбацкой сетью с поплавками, приколотой к стене. Она «сушилась» на бамбуковых палочках. Но вершиной Твоего творчества и фантазии были светильники. Один – в виде экзотической птицы был просто удачно куплен в магазине. Другой же Ты сделал сам – в углу комнаты Ты повесил обыкновенный красный мячик, внутрь которого вставил маленькую лампочку и обклеил это «солнышко» такими же облаками, как и на потолке. «Вот теперь это детская комната. Я сам о такой мечтал в детстве. И главное – даже когда на улице пасмурно, а на душе – грустно, можно всегда включить свое собственное солнышко».
А еще – в перерывах в этой работе мы поздним вечером выходили во двор, перелазили через забор детского сада, где была небольшая снежная горка и катались с нее на обычных целлофановых кульках, как бы подзаряжаясь энергией детства.
*******
Когда мы еще не были вместе, Ты так выражал свои чувства ко мне и стремление быть вместе:
«Любовь моя кричит и плачет,
Не видеть это не могу.
Такой удел мне предназначен, я от себя не убегу.
Чушь не пороть, души не рвать,
Противно трезво рассуждать,
И повода не подавать, надежду прятать и любовь скрывать.
Все ради веры. Я ей единственной живу
Дышу, терплю и грежу, что я когда-нибудь проснусь,
А рядом – ты. И я не брежу».
А потом –
«Я все забуду,
Жалеть не буду,
Я все смогу,
Не убегу,
Не отступлю,
Перетерплю,
Приду, найду и обниму».
А я в начале нашей совместной жизни просто не могла спать рядом с Тобой. Я даже не знаю, сколько времени я проводила в ночном полубреду – месяц, два, а может, полгода. Я просто боялась, что засну, а потом проснусь – а Тебя рядом нет. Как бы боялась спугнуть счастье. При этом утром я не чувствовала того, что не выспалась, энергия подзарядки от любимого человека не давала появляться усталости. Я переставала быть «механическим человеком», я становилась женщиной, любимой и любящей.
А потом я каждый вечер засыпала на Твоем плече. И никак иначе. И если Ты работал до поздней ночи, то и я не могла заснуть. Мне проще было чем-то помочь Тебе, хотя бы тем, чтобы быстрее напечатать какой-то текст. Поэтому мы очень часто вместе «творили» какие-то документы, Ты креативил, я добавляла свое и получались действительно классные вещи. И сейчас мне очень трудно работать без Твоих фонтанирующих идей, которые Ты, не скупясь, дарил всем.
*******
В день нашего первого 8 марта я проснулась от… звука дрели. Бурча, я повернулась на другой бок и закрылась одеялом с головой. Когда же Ты сам нежно разбудил меня – я просто обалдела – мне показалось, что прямо на столе росли цветы! Ты ранним утром сбегал в парк, где вырезал полукруглые основы для вазочек из свежеспиленных рабочими деревьев, дома обработал их и «посадил» туда единственные в это время зеленые растения – омелу. И еще – на столе стояли две чашки в форме двух лиц, которые вместе составляли единое целое, на одной было написано «Я», на другой – «Ты»...
*******
Была весна. Уже теплая, но еще без цветов. В тот год природа не спешила радовать киевлян даже желтыми цветами на кустах, которые появляются первыми. Ты приезжал из командировки с юга. Поезд приходил на вокзал в 6 утра. Я ужасно соскучилась, да и решила удивить Тебя – ведь я сова-совой, и ожидать меня на перроне утром Ты не должен был. Да и вагон я не узнавала – сюрприз так сюрприз. И вот стою я посреди перрона возле лестницы к переходу, чтобы не пропустить Тебя. Люди проходят мимо, и вдруг в толпе появляется облако сирени – эти цветы с юга в руках любимого человека как награда за разлуку.
*******
Я задерживалась на работе. Ты же в этот день завершил один из судебных процессов и получил адвокатский гонорар. Смсками и звонками Ты торопил меня домой. По тону разговора было понятно, что Тебе не терпится, чтобы я скорей пришла. Когда я добралась до дома, меня ждал сюрприз – льняной брючный костюм, пояс к нему и туфли. И все подошло! Как Ты выбрал не то чтобы размер, а вещь по фигуре – это было для меня загадкой. «И еще. Утром я заметил, что у тебя заканчивается тушь. Посмотри, ты такой пользуешься? Вроде, тебе все равно, удлиняющая или распушивающая, главное, чтобы была с пчелиным воском, я ничего не напутал?».
*******
Ты собирал закаты и рассветы. Ты хранил их и в памяти, и на фотографиях. Где бы мы ни были, как бы не спешили, мы всегда останавливались запечатлеть прекрасные моменты нашей жизни. Ты открыл мне природу и научил замечать, видеть, слышать и понимать ее.
*******
Так сложилось, что день Твоего 40-летия мы встретили в Египте. Это был предпоследний день нашего путешествия. В этот день мы поехали на мотосафари. После жуткой, пыльной дороги по пустыне, где я сидела, прижавшись к Тебе сзади, умудряясь при этом фотографировать одинокие деревья в песках и другие сомнительные красоты пустыни, мы добрались до стилизованной для туристов «стоянки бедуинов». На закате, зрелище которого достойно завершило переполненный экзотикой и адреналином день, я поздравила Тебя с юбилеем. Ты же ответил мне так: «Знаешь, это очень символично, что мы празднуем мое сорокалетие в пустыне. Я, как Моисей, который 40 лет ходил по пескам в поисках Земли Обетованной, в этом возрасте тоже нашел свой оазис – тебя. И я молю Бога, чтоб это был не мираж».
*******
Я уезжала в Харьков. Командировка должна была длиться одни сутки, и у меня уже был заказан номер в гостинице и обратный билет на следующий день. Но, глядя из вагона на Тебя, продолжавшего идти по перрону за утренним экспрессом, я уже искала способ вернуться в тот же день. И случай подвернулся – из Харькова домой машиной в тот же вечер ехал наш знакомый. Я напросилась ехать вместе с ним, рассчитывая, что поздним вечером уже буду дома. Мы удачно проехали половину дороги, я уже успела перезвонить и сказать, что скоро буду, как небо неожиданно разразилось молнией. Оставшуюся часть пути мы ехали в жутком ливне. Я поняла, что обозначает фраза «вода стеной». Ты звонил каждые десять минут. Когда мы добрались под утро до Киева, в квартире, где было туманно от выкуренных за ночь сигарет, Ты прижал меня к себе и сказал: «Страшнее этой ночи я не помню. Я даже не могу выразить, ЧТО ты значишь для меня».
Но Ты пытался сделать это в стихах:
«Тебя одну всю жизнь я ждал,
И встретить уж совсем не ожидал,
И ты пришла как награжденье
За боль души, борьбу, лишенья,
Как после инквизиций Возрожденье,
Моя любовь и вдохновенье,
Божественной судьбы предназначенье».
*******
Кирилловский парк был местом наших первых романтических встреч, когда мы убегали от людей и бродили по дорожкам одни как в лесу. Первое наше «свидание» как раз и было в этом парке, когда на улице была слякоть, а там еще оставались серые сугробы, между которыми как озера растекались лужи с талой водой. Мы прыгали через эти лужи, целовались, и все больше отдалялись от городского шума. Это место практически в центре города не раз давало нам возможность сбежать от всех и молча, взявшись за руки, бродить по знакомым местам. Зимой там было особенно здорово – мы брали с собой пластиковые тарелки и катались на них с горок вместе с детьми. Летом Ты забирал меня после работы, мы брали нашу собаку, и Ты учил меня дрессировать ее.
Собака – это отдельная тема в наших отношениях. Мы выбирали животное в подарок на день рождения моей дочери. Она хотела собаку, но у меня не было никакого опыта общения с этими животными. Ты сам выбрал и породу, а затем и щенка. «Подарком» оказался лабрадор – чудесная добрая, «детская» собака. Но, как это делают и все животные, наш пес интуитивно сам выбрал себе старшего, хозяина. Конечно же, Тебя. И Ты шутил: «Смотри, все собаки, как правило, не просто похожи на хозяев, а отражают их сущность. До тебя я был в состоянии борьбы со всем миром и у меня была кавказка. Сейчас я утратил агрессию и по сути своей похож на нашего лабрадора». А я и сама замечала изменения в Твоем душевном состоянии – если раньше я слышала только Твой смех в минуты бурного веселья, то потом стала все чаще замечать и Твою спокойную, нежную улыбку.
*******
Ты приучал меня к ежедневным зарядкам. При чем обязательно на воздухе и не меньше чем по часу в день! У нас был свой маршрут по Политехническому парку, в котором на пути – три турника. На каждом из них Ты делал по десять подтягиваний и крутил «солнышко», для меня же была поставлена задача делать «уголки» на одном из них. Ты выбрал для меня самый высокий турник. Я возмущалась, что это нечестно, а Ты говорил: «По отношению к кому? На маленький ты заберешься, я же хочу сам поднять тебя». На пути домой Ты обязательно покупал мне какой-то красивый и каждый раз новый цветок в награду за ранний подъем и победу над ленью.
По субботам утром вместо зарядки мы садились в машину и ехали в тот же Кирилловский парк. В нем есть место, где над обрывом, как оборвавшийся мостик, склонилось дерево. И я каждый раз с замиранием сердца смотрела, как Ты проходил по этому дереву до самых тонких веток и обратно.
*******
Ты замечательно готовил. И Тебе было в радость приготовить что-то для меня. В те дни, когда я ленилась и не зарабатывала цветок за утренний поход в парк, я просыпалась от запаха чего-то вкусненького. «Ну вот, мой хомяк опять проспал зарядку, но все равно заслужил завтрак в постель!». Почему-то из всех завтраков, которые и готовились, и подавались с любовью, я лучше всего запомнила «веселую яичницу» – мордашку на тарелке, где два яйца были глазами, сосиска – носом, прическа выложена из огурцов, а улыбающийся рот был нарисован кетчупом…
*******
Сапоги были очень прикольные, но совсем не удобные для того, чтобы одевать и снимать их – очень мягкие замшевые ботфорты на шнуровке. Мне они понравились, но я смотрела на них с практичной точки зрения. Ты понял, что меня смущает, и сказал: «Берем без вопросов. Ты ведь никогда не будешь заниматься шнуровкой – это мое дело, которое будет доставлять мне удовольствие утром и вечером».
*******
Ты брал меня с собой везде, куда только мог. Мы проживали вместе все 24 часа в сутки. Иногда даже на «мальчишники». Поначалу мне было неудобно, но Ты говорил: «Я не стыжусь тебя, я горжусь тобой, собирайся, поехали!» и вскоре Твои друзья стали воспринимать меня как «своего парня», который не испортит их компанию. Когда же Ты уезжал куда-нибудь один и я, соскучившись, звонила, возвращаясь, Ты говорил мне: «Слушай, мне ребята даже завидуют – мало того, что ты звонишь с вопросом о том, когда греть ужин, я и сам стараюсь убежать к тебе пораньше».
Однажды мы вдвоем поехали… на охоту. Мы плыли в лодке по плавням, Ты высматривал уток, а я… вышивала, сидя в лодке. Потом Ты дал мне попробовать выстрелить по пустой пластиковой бутылке, лежащей на воде, и я попала в нее. Ты засмеялся: «Помнишь, как в фильме «Офицеры»? У нас покруче будет – у меня настоящая примерная офицерская жена, которая и рядом с мужем, и вышивает, и если надо, бьет без промаха!».
*******
У меня была какая-то субботняя встреча, и мы договорились встретиться после нее на Пушкинской. Я вышла из кафе и увидела Тебя – на мопеде! «Ну, как тебе наш новый конь? Садись, поехали, самое лучшее средство передвижения в хорошую погоду!». На этом мопеде мы любили ездить по вечернему летнему городу. А как-то раз, в начале осени, уселись на него в моросящий дождик, зашнуровавшись в капюшоны ветровок, и поехали на Труханов остров. Мопед давал возможность доехать туда самой короткой дорогой – прямо по Пешеходному мосту. А там, уже на острове, мы насобирали целый кулек сыроежек. Это были самые вкусные грибы из тех, что я собирала, готовила и когда-либо ела.
*******
Когда я болела, Ты говорил: «Знаешь, это ужасно глупо, но мне нравится, когда ты болеешь. Понимаешь, в этот момент я чувствую сумасшедший прилив нежности к тебе и радость от того, что нужен тебе и что могу ухаживать за тобой как за маленькой». Я вообще очень часто слышала от Тебя фразу: «Я хочу тебя баловать!». И Ты старался делать это по мере сил.
*******
Мы завели аквариум. Запустили в него 20 рыбок, и Ты сказал: «Ну вот, ответственности прибавилось, на 20 членов семьи стало больше». Кстати, после Твоего ухода из жизни у меня осталось только 7 рыбок… Остальные по неизвестной причине погибли в течение трех дней.
*******
Выходные мы обычно старались проводить с детьми. Гуляли то по отдельности, то вместе со всеми. Но иногда случались редкие для нас выходные, когда мы были, как в фильме, «одни дома». Мы закрывались от всего мира в свою нору, выключали телефоны, и целый день проводили вдвоем. Мы дрались подушками в постели, смотрели какие-то фильмы, вместе готовили, вместе валялись в ванной… Такие дни, как Ты говорил, «не засчитывались в жизнь». Время останавливалось. Земля переставала крутиться. Существовали только я и Ты.
*******
Последний раз редактировалось Кризисный психолог 04 июн 2008, 00:06, всего редактировалось 2 раза.
2006 год мы отпраздновали в Киеве, но Ты приготовил мне особый подарок – уже на третье января у нас были билеты в Словению. Мы попали в настоящую зимнюю сказку. Из окна отеля был виден остров с часовней. Мы съездили туда на катере, и я, звоня в «колокол любви», загадала всегда быть только с Тобой. Каждый вечер мы кормили диких уток и лебедей на берегу. И конечно же, катались на лыжах. Точнее, это Ты катался, а я пыталась. Мне пришлось даже брать уроки у инструктора, в то время как Ты, впервые встав на горные лыжи, сразу же пошел на подъемник. И у Тебя все сразу получилось! Ты вообще был из той редкой породы людей, у которых получается все, за что ни возьмутся. Добавить к этому еще смелость на грани отважности, и станет понятно, почему к концу недели Ты уже спускался со слаломной трассы категории «красная».
Мы еще решили взять на сутки машину напрокат и съездить за 240 километров к морю на границу с Италией. Это было настоящим чудом – утром выехать из 11-градусного холода, проехать по дороге, по краям которой стояли, как в сказке, заснеженные ели, и за перевалом попасть в весну, еде растет инжир и температура – плюс 15. Мы гуляли по средневековому городу Пиран, слушали шум волны и только к вечеру вспомнили о необходимости ночлега. В таком маленьком городке зима – не сезон работы гостиниц и мы еле нашли хостель, где можно было переночевать. Наутро же мы встали до рассвета, чтобы успеть сдать машину к нужному часу. Времени было достаточно, но на обратной дороге нас ждал сюрприз – потепление и белый, как вата, туман. Мы долго смеялись, пока искали дорогу, вспоминая мультик про ежика в тумане, но все-таки успели.
Неделя прошла, а меня ждал сюрприз. Оказывается, мы были единственные, кто не улетал обратно чартерным рейсом – Ты заказал для нас индивидуальный тур на 10 дней! Все оставшееся время мы были ВДВОЕМ во всем отеле! Отель практически работал для нас.
*******
Кстати, праздник Нового года мы старались отпраздновать так, чтобы помнить его до следующего. Мы набирали кучу фейерверков, садились в машину и объезжали друзей, где задерживались не больше чем на час. Ты, как человек-фейерверк, успевал «взорвать» и зарядить энергией за ночь все компании.
А вот последний наш новогодний праздник мы встретили вдвоем. Нам никто не был нужен. Только Ты и я, как, собственно, и было всегда.
*******
Приближалось 23 февраля. Все женщины задавались вопросом – чем бы удивить мужчин на работе. Почему-то так принято, что этот праздник в нашей стране уже давно стал корпоративным и основные усилия по празднованию «мужского дня» прикладываются как раз на работе. У нас на работе была та же проблема. И я решила посоветоваться с Тобой, чтобы услышать, что же именно будет оригинальным подарком. Ты отреагировал сразу же: «Какие проблемы? Мы же знаем, в каких родах войск служили ваши мужики – у вас двое моряков и один десантник. Лучший подарок – это воспоминания, какими бы они у них не остались об армии. Покупай тельняшки – не ошибешься. Правда, не перепутай – морякам – в синюю полоску, десантнику – в голубую, а то еще обидишь ненароком». На следующий день наши мужчины одели эти тельняшки прямо на работе, да так и проходили целый день. Это и вправду был подарок от души и для души.
*******
Как-то летом мы взяли легкую палатку, каримат, набрали всякой еды и поехали за город по Вышгородской трассе. Ты сказал: «Я хочу показать тебе город с другой стороны, ты еще точно не была в таком месте». Мы вышли из машины, и Ты повел меня лесными дорожками в только Тебе известном направлении. По пути мы даже перешли вброд мелкую речушку. «Тут есть другой путь, но я хочу, чтоб ты увидела дорожки, которые оставляют под водой улитки, и посмотрела, как они передвигаются, не знаю, где еще в городе это можно увидеть». Мы вышли к Днепру с другой стороны Оболони. «Тут прошло мое детство, посмотри, это до сих пор место, где можно побыть только вдвоем». Мы сидели под огромным дубом, и я думала о том, что счастье нельзя определить никакими словами. Его можно только чувствовать.
*******
Простые радости жизни Ты открывал мне даже в малом. С Тобой впервые после долгих лет, прошедших с детства, когда я была на рыбалке с отцом, я попала на рыбалку опять. Ты быстро научил меня обращаться с удочкой, а потом долго ворчал, что у меня рыба ловится быстрее. Но потом засмеялся: «Ну да, я ведь забыл, ты же у меня кошка, а кошка рыбу откуда хочешь вытащит!».
*******
Перед выходом на работу мы часто стояли возле зеркала, любовавшись друг другом. Мы даже одеваться пытались в одном стиле, узнавая друг у друга, кто что собирается одеть сегодня. «Какая мы красивая пара!» – часто говорил Ты. И я была полностью согласна. Однажды на улице Ты заметил, что у меня запачкались туфли. Ты вытащил свой носовой платок, встал передо мной на колено и начал их вытирать. Прохожие смотрели на нас как на сумасшедших, а во многих женских глазах читалась зависть…
*******
Летом на балконе Ты сделал маленький откидной столик и поставил на него подсвечник. Очень часто по вечерам мы брали гитару и сидели там, пели песни, разговаривали обо всем. Такие вечера были лучшим релаксом после любого дня, что бы в нем не происходило.
Ты вообще любил слушать, как я пою. И любил, когда это слышат другие. Ты гордился мной. И часто на отдыхе заказывал в караоке песню, чтобы как можно большее количество людей слышали меня.
*******
Мы с друзьями – свидетелями на нашей свадьбе – выехали за город. На чудесное озеро в селе Витачев, которое Ты, зная, что такое озеро есть где-то поблизости, нашел сам, обойдя с собакой несколько километров в окрестностях дачи. Со скоростью 15 километров в час мы ехали по полю, над которым срывались перепуганные машиной перепела. В динамиках машины пел Лоза старую песню «Над деревней Клюевкой». И тут наш друг, который был за рулем, бросил его, выскочил из машины и начал танцевать прямо перед ней. Ты рулил одной рукой, при этом подпевал Лозе. Общее чувство нереальной радости, счастья, переполняло душу всем. Такие мгновения в жизни бывают только раз.
*******
Я уехала в Германию в командировку. Работа, встречи, прогулки по необычайно красивому Майнцу… Но каждый вечер я спешила в номер. Потому что Ты узнал по Интернету телефон отеля и звонил мне. Я пересказывала Тебе мой день, Ты мне – свой, а потом на ночь еще приходила смска со стихами. Обязательно. Мне мучительно жаль именно этих нежных, тоскующих строк, которые пропали вместе с украденным мобильником. Да ну его, этот телефон! Вот кто бы вернул мне эти поистине дорогие строки!
Из Германии я привезла Тебе в подарок замшевый плащ. Но в нем был один недостаток – он был белым, и я сказала: «Поносишь сколько сможешь, а потом выбросим, главное, что он тебе идет». «Ничего, не выбросим. Нельзя выбрасывать подарки любимых. Я его перекрашу». И Ты действительно перекрасил его… аэрозольным баллончиком для обуви! Такой вещи модняче-потертого вида точно больше не было ни у кого!
*******
Когда мы закончили ремонт в новой квартире, не было ни одного случая прихода гостей без вопроса: «Какого дизайнера вы приглашали?». И я всегда гордо говорила, что дизайнером был Ты. Ты сам придумал все-все, перепланировку комнат, оригинальные решения витражных окон между коридором и комнатой, чертежи мебели, любую мелочь, создающую уют в доме – до самого маленького подсвечника. И мы ни разу не поспорили, делая ремонт. Единственным обсуждением темы, в которой мы расходились во мнениях, был вопрос глубины ниши для пылесоса…
*******
Смски – это особый вид отношений, особая связь. Они умножали радость в счастливые минуты, они оставили навсегда со мной Твои последние слова и они же и сейчас дают шанс выразить свою мысль в надежде, что она дойдет до любимого человека, где бы он ни был – на земле, на небе ли.
«Тривиален вид общенья по коротким сообщеньям.
Но не надо обобщений, если в них души спасенье», –
писал Ты мне, когда мы были в разлуке.
«Смс в ночи, твоих глаз лучи,
В мыслях моих ты не молчишь,
Шепотом нежно мне все говоришь», –
так Ты отвечал мне на мои сообщения.
Однажды, когда Ты был в дороге, и телефон упорно не хотел передавать мне Твои мысли вне зоны связи, я получила такое полушутливое-полусердитое сообщение:
«Германский мрачный гений,
Мой Siemens, ты любви гонец,
Не принесешь привет любимой,
Придет как под Москвой …!».
Надо сказать, что Ты никогда не употреблял матерных слов и очень сердился на меня, когда у меня вырывалось что-то подобное. «Девочка, моя, ну тебе же это не идет!». И мне становилось немножко стыдно.
«Так-так-так, спешат колеса, сокращая расстоянье,
Тик-тик-тик, спешат часы, сокращая расставанье,
Тук-тук-тук, спешит сердечко, сокращая ожиданье», –
по таким строкам я физически чувствовала Твое приближение ко мне...
Я до сих пор пытаюсь поговорить с Тобой в смс. Точнее, я отправляю их на Твой номер, а Ты отвечаешь мне как можешь – то ли снишься, то ли в жизни происходит что-то такое, что дает мне ответ на мои вопросы к Тебе.
*******
Перед юбилеем нашей фирмы Ты записал меня в салон красоты и о чем-то долго говорил с мастером. Через два часа я вышла неузнаваемой – с дерзкой короткой стрижкой, выкрашенная в ярко-белый цвет, с обалденным макияжем! Ты был доволен. На празднике все были в шоке от моего нового, яркого вида. Ты же стоял в стороне. Когда наши друзья спросили Тебя, почему Ты не веселишься со всеми, Ты ответил: «А я сюда просто белую гвоздичку привез. Вот стою и любуюсь ею».
*******
Ты был очень смелым человеком. Не помню, кто когда-то сказал Тебе: «Ты отважен до бесстрашия». Одним из доказательств бескомпромиссной борьбы с несправедливостью, чего бы это ни стоило, является то, что, не побоявшись увольнения и конца быстро развивающейся карьеры, Ты стал одним из организаторов милицейской забастовки 90-х годов. Но Ты не мог при этом постоять за себя и свои интересы. Вот за кого-либо из близких, или просто за обиженного – это без вопросов. Ты был ЗАЩИТНИКОМ по своей сути, а не нападающим. Поэтому и выбрал себе профессию адвоката. Однако именно эта профессия в условиях нашего несовершенного общества оставила немало рубцов на Твоем сердце. Показательным моментом в Твоих отношении с теми, кого Ты защищал, стал для меня случай, произошедший уже после Твоего ухода. Я передавала в хорошие руки все незавершенные Тобой при жизни дела. И с одним из клиентов, 70-летним рабочим, дела которого Ты бескорыстно вел долгие годы, пришла к нотариусу для оформления новой доверенности. Нотариус, вспомнив человека, который раньше бывал у нее, сказала: «А я вас помню, вы прошлый раз приходили выписывать доверенность со своим сыном». У меня сжалось сердце, а у моего спутника на глазах выступили слезы…
Твоя смелость проявлялась как в работе, так и в обыденной жизни. Однажды мы заехали в Подгорцы, посмотреть, как летают парапланеристы. Понятно, Ты имел опыт прыжков с парашютом еще со времен службы в армии, но параплан – это совсем другое. Но неизвестность не могла остановить Тебя. Переговорив пару минут с инструктором, Ты уже быстро одевал на себя амуницию, а затем, разбежавшись с горы, полетел с нее, даже не дожидаясь «удачного» ветра, как это делали опытные спортсмены.
*******
Ты очень хотел, чтобы мы танцевали вместе. Когда мы были в Крыму, вечером, в съемной квартире, Ты поставил диск венских вальсов и пригласил меня на танец. Если быть честной – это был единственный вальс в моей жизни, этот прекрасный танец уже давно вытеснен из жизни семейных пар так называемыми «медляками». Еще задолго до появления «Танцев со звездами» и моды на парный танец Ты просил нашего друга – профессионального танцора – научить нас танцевать красиво вместе. Не знаю, почему мы не довели до конца эту замечательную идею…
*******
Мы часто рассматривали облака, видя в них всевозможных зверюшек и мордашки. А еще – говорили о том, что когда-то будем вместе, когда придет наш час, сидеть на облачке. Странно, но мы мало говорили о старости, а вот об облаках – часто.
Я пытаюсь теперь опять научиться видеть в облаках фигурки. И еще – думаю, на каком же облачке Ты ждешь меня.
*******
Ты заряжался энергией от деревьев. Как много людей старается «подзарядиться» от ближнего, и как мало – умеет делать это от природы. Ты учил и меня, обняв дерево, чувствовать, как соки земли, которые идут по стволу, вливаются и в человека, принося заряд бодрости на целый день.
*******
Меня всегда поражала Твоя аккуратность. Я просто не помню случая, чтоб Ты позволил себе хоть на минуту оставить запах пота после пробежки, неначищенную обувь либо висящую «на живой нитке» пуговицу. Ты умел делать сам всю женскую работу. И никогда не упрекнул меня в том, что я чего-то из такой работы не успеваю сделать.
*******
Ты самостоятельно научился играть на гитаре, и, играя намного лучше меня и имея абсолютный слух, часто аккомпанировал мне, когда я пела для Тебя. Но открытием для меня стало то, что, зайдя в дом друзей, где стояло фортепиано, Ты открыл крышку и начал играть и на нем. Конечно же, это не была игра Ференца Листа, но я была поражена разносторонности Твоих интересов. Ты словно хотел успеть попробовать в жизни все. Книги для Тебя были страстью, при чем Ты «проглатывал» любую книгу за один-два вечера перед сном. Не помню точно, о каком из художников мы говорили одним из вечеров, но меня приятно удивило то, что Ты знаешь не только его картины, но и многие детали биографии художника, мне неведомые. Ты мог разговаривать и спорить на любую тему и в любой компании.
*******
Мы ехали поездом из Москвы. В купе вместе с нами был всего один попутчик – молодой парень, которого тянуло поговорить. И мы разговорились. Как обычно в поезде – обо всем и ни о чем одновременно. Разговор перешел на философские темы, а затем молодой человек заговорил о том, что волновало его лично, о вопросах, на которые он, наверное, искал ответы. Я постепенно отошла от беседы, продлившейся глубоко за полночь. Когда Ты вышел из купе, парень посмотрел на меня восторженными глазами и сказал: «Как вам повезло с мужем! Я первый раз встречаю такого мудрого и простого в общении человека!».
*******
Глядя сквозь призму времени на многие, в том числе, счастливые пары и людей, союз которых длится много лет, я понимаю, что по интенсивности страстей, переживаний и глубине чувств наши неполные четыре года вместе были равны как минимум двадцати годам совместной жизни. Наша любовь не приглушилась, не переросла в тихую нежность либо в обыденную привычку. В этой любви были сконцентрированы все ее виды, она была уникальна. Возможно, потому счастье и оборвалось так внезапно.
*******
Мы строили детям на даче шалаш. Точнее, Ты сам предложил, когда узнал, что они играют в грязном заброшенном доме, и сам же и строил. Я помогала носить сосновые ветки, которые Ты очень аккуратно отпиливал от деревьев – по одной от каждой сосны, чтобы не испортить дерево. И вдруг на мой мобильный телефон пришла смс, прочитав которое, у меня мороз пошел по коже. Это было начало МОЕГО стихотворения ТЕБЕ, которое я отправляла уже очень давно, но которое, конечно же, не могла ни с чем спутать. Ты был обескуражен и расстроен так же, как и я. Мы оба поняли, что это плохой знак, знак вмешательства в наши отношения чего-то нехорошего и темного…
*******
Последний год мы предпринимали все возможные попытки найти адрес Твоего отца, которого Ты не помнил, либо кого-то из родственников по отцовской линии. И вот, когда Тебя не стало, перебирая документы Твоей матери, для того, чтоб передать их Твоей сестре, я нашла этот адрес! Ты помог мне завершить все свои дела на земле.
А через пару дней, при разборке тех же документов, я нашла и малюсенькую записную книжечку – Твой еще армейский дневник. Я читала его как письмо ко мне, которое одновременно поражало зрелостью 19-летнего практически еще подростка и еще раз объясняло мне те черты характера, которые уже давно стали реликтами в наше время: «100 дней – мне просто не верится, что у меня наконец начался этот период службы, когда уже можно считать дни до приказа. Пускай после приказа их будет еще не мало, и еще не мало впереди бессонных ночей, волюнтаризма и тупости, пускай впереди еще суровая и противная литовская зима и сырая весна. Все это – … по сравнению с тем, что уже у тебя за плечами. С этой точки можно уже подвести некоторый итог своей службы в ВДВ. Этих «потешных» воздушно-десантных войсках.
Позади шумные проводы и слезливые прощания, ДВРЗ, поезд, который вез тебя в такую таинственную и пугающую неизвестность, Гайджунай, распредпункт, первая неделя – все это воспринимается как нереальность. Все как будто происходило с кем-то другим, а не с тобой. Отрезвление и тяжелое состояние горького похмелья стало приходить с первыми калыбахами, тогда же развеялась, как вчерашний сон та первичная романтика службы в ВДВ, то представление о службе, полученное еще на гражданке. Это все уперлось в каждодневный упорный и тяжелый труд, в котором столько же волюнтаризма и тупости, как и везде. Может, у меня такой идиотский образ мышления, просто я считаю это идиотизмом – круглое носить, квадратное катать. Позже я понял, что в армии все делается через жопу, что один неопохмелившийся офицер может испортить кровь всей роте только по той причине, что у него болит голова после вчерашнего или у него дома неприятности. Но раз сказали «чугунявый», значит, чугунявый, и если в армии все дубы, значит, все должны шуметь, а «чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона» – народная мудрость.
Перед глазами проходит целая галерея образов и лиц, которые ты встречал, может, даже и случайно. Встречаются в армии умные, толковые ребята, по настоящему талантливые. Таких – особенно жаль за их какую-то неприспособленность к службе. Я не считаю себя человеком, особо оделенным какими-то отдельными качествами. Жизнь пока кидает меня из стороны в сторону, порою бьет довольно больно. Говорят, что умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих. Но ведь тот не ошибается, кто ничего не делает. За свои 19 лет я успел немало увидеть и осознать. Если говорить без самохвальства, я человек вроде не дурной, даже где-то умный, иногда и хитрый, хотя я понял, что во мне нет той хватки деляги и проныры, что сейчас очень помогает в жизни, но идет в ущерб совести и чести, а значит, у меня есть и эти, не модные сейчас, качества. Натура я очень увлекающаяся, влюбчивая, хотя мне не хватает постоянства, умения доводить начатое до конца. Как бы насытившись всем самым интересным, я кидаю все и устремляюсь к новому и неизвестному.
Я ужасный фантазер и мечтатель, иногда моя фантазия уводит меня так далеко, что я сам ужасаюсь. Если бы мои бредни переносить на бумагу, то получилась бы неплохая книга. Я и сам замечаю в себе потребность делиться с людьми своими вымыслами, соединяя их с реальностью, меня радует, когда я вижу заинтересованность в глазах своих слушателей, я чувствую контакт с ними, и от этого вымысел становится для меня уже реальностью, я уже сам начинаю в него верить.
Дни в армии представляются для меня пока самыми яркими и интересными картинами в моей жизни, все предыдущее как бы меркнет по сравнению с ними. Хотя было тут много вещей, мягко выражаясь, неприятных, а грубо говоря – …, но все равно я с уверенностью могу сказать – мне есть что вспомнить и рассказать другим И Я НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЮ, хотя порой кажется, что надо все переделать по новой, что все не так. Но жизнь такая штука, что прошедшего уже не вернешь, хотя и жаль. Я честно смотрю на себя со стороны, и хотя многое мне во мне не нравится, у меня множество недостатков. Но как говорится – недостатки – это продолжение наших достоинств, так что пусть все идет своим чередом, ведь все что ни делается – все к лучшему. Хотя я человек не верующий, но я верю в какой-то рок, в то, что все на земле предопределено, и хотя человек сам кузнец своего счастья, но существует еще рок, его величество случай, который не обманешь, как и не обманешь самого себя. Но я почему-то верю в свою звезду, мне кажется, что я не обижен природой и мне не уготовлена рядовая роль серого прожигателя жизни, и я готов бороться не то что за место под солнцем, а за свое место в жизни, а я оптимист – и это главное. Пускай у меня бывают перепады настроения, когда я все вижу в черном цвете, но у кого их не бывает. За спадом всегда начинается подъем, за взлетом бывают падения, довольно больные. Полоса неудач меняется полосой везения. Главное – это не обмельчать здесь, не опуститься на дно примитивных интересов и минимальных запросов к жизни. Я хочу от жизни очень многого. И я ненасытен в этом своем хотении. Жизнь – замечательнейшая штука и это начинаешь осознавать только тогда, когда ты ее мог потерять, я находился на этой грани несколько раз. Когда потом я начинал осознавать, что я натворил, как близок был я от той грани, за которой уже нет возврата, мне становилось страшно. Но человек так устроен, что потихоньку он забывает или старается не ворошить неприятных моментов в своей жизни, а тем более если он молод, здоров и вокруг так много прекрасного и интересного, и поэтому он старается не замечать плохие стороны жизни, ее мрачные углы.».
Я не поменяла ни слова в этом дневнике. Так же, как и Ты не поменял ничего в себе с момента написания этих строк. Ты только усилил своей жизнью эти «не модные качества» – тогда, когда был одним из немногих, кто сдавал костный мозг для чернобыльцев; тогда, когда очень часто, безо всякой материальной выгоды, вел дела необеспеченных людей, когда два года бесплатно помогал киевскому Дворцу пионеров; тогда, когда отдавал свою любовь детям и тогда, когда подарил мне самые счастливые годы моей жизни.
*******
Когда мы познакомились, Тебе было очень тяжело – не сложилась семейная жизнь, следом пришли проблемы с сердцем. И я помогла Тебе найти хороших врачей. Операция была не очень сложной, и Твой закаленный организм перенес ее удачно. Ты быстро восстанавливался. Мы начали общаться. Гораздо позже я поняла, что не могу назвать наши отношения того периода дружбой. Формально, по всем внешним атрибутам, это так и выглядело. И мы убедили себя, что дружим, и вели себя соответственно дружескому статусу. Но сейчас, вспоминая каждый наш шаг, каждый взгляд, я понимаю, что это с самого начала были отношения мужчины и женщины. В дни нашего разрыва Ты написал мне: «Ведь правда, когда мы познакомились, я был ничем для тебя, а ты была всем для меня…». Неправда, любимый. Ты всегда был, есть и будешь ДЛЯ МЕНЯ Единственным Мужчиной на Земле. И сейчас, я думаю, Ты это знаешь и со мной согласен.
*******
Когда Тебе делали операцию на сердце, она проходила под местной анестезией, поскольку не вскрывалась грудная полость. Врачи потом рассказывали мне, что давно не помнят такого пациента, который под анестезией рассказывал им анекдоты…
У Тебя вообще был очень крепкий организм. Организм нуждался только в легкой «починке» и постоянном «уходе» за ним.
И я старалась, как могла. Мы сделали операцию по выравниванию носовой перегородки, чтобы Ты мог спокойно дышать; диетой нейтрализовали проблемы с желудком; народными методами даже приостановили ревматические приступы и судороги в ногах, из-за которых Ты часто мучался по ночам.
О проблемах с сердцем Ты больше не вспоминал. Стенокардия была побеждена операцией, а внутреннее состояние душевного комфорта не оставляло ей ни единого шанса. «Знаешь, раньше я чувствовал ком льда в груди. Сейчас же чувствую, как он тает и растворяется.»
*******
ВОДКА
Ты сам купил фильм «Покидая Лас-Вегас», в котором с жесточайшим реализмом рассказывается о смерти человека от алкоголизма. Мы смотрели фильм, прижавшись друг к другу – Ты осознавал, на краю какой бездны был до встречи со мной, я же – просто в оцепенении от страха. И Ты сказал, что после увиденного обещаешь, что бы ни было, никогда не доставить мне такой боли. Но жизнь распорядилась иначе…
*******
Счастье эгоистично, и мы были полностью растворены друг в друге. Мне ничего не нужно было от Тебя, кроме Тебя самого. Но мы оба страстно хотели иметь общего ребенка, рожденного от ТАКОЙ любви. Но наше желание обошлось для нас горем, а для меня – двойной, нет, даже тройной утратой…
Я забеременела пред новым 2005 годом. Ты был вне себя от счастья – Ты хотел растить ребенка, видеть каждый день, как он становится личностью, наблюдать за каждыми минутами его жизни. Дети вообще были главной ценностью в Твоей жизни, Твоим виноградником, который человек может посадить, взрастить и оставить после себя. Наши отношения стали еще более трепетными.
На третьем месяце беременности мы уже не скрывали этого от родственников и друзей. Но, тут в наше счастье вмешался злой рок. Мы отпраздновали 8 марта, объехав и поздравив всех, посидели вдвоем в небольшом ресторанчике. Дома же, вечером, я почувствовала себя плохо. Почему же это испытание, если его нельзя было обойти, не случилось в другой, не праздничный день? Возможно, тогда были бы шансы все исправить…
Врач, принимавший роды моего первого ребенка, не брал трубку. Про платные клиники мы, растерявшись, просто забыли. Как зомбированные, мы набрали спасительное «03» и долго-долго, целую вечность, ждали «скорую».
Меня привезли в больницу и положили в палату до «послепраздничного» выхода на работу врачей. К обеду следующего дня я узнала, что на следующее утро мне будут делать аборт.
Ты сидел в коридоре больницы, пока я была в операционной. А потом в больницу привезли женщину с сильным кровотечением, и врачи «попросили» Тебя отнести меня, под наркозом, в палату…
Я сидела и выла на кровати в переполненной палате. На меня испуганно смотрели женщины, которые не могли понять причины такой реакции. Ведь с их точки зрения, ничего страшного не произошло – я была молода, организм должен был восстановиться в течение года, и тогда можно было снова думать о ребенке. Да и я, скорее, не понимала, а просто ЧУВСТВОВАЛА, что беда вошла в наш дом. Мне было не просто страшно, а жутко. Это было предчувствие дыхания смерти.
… Через три дня после моей выписки из больницы умер мой отец. Мы организовывали похороны, при чем я делала все на автопилоте, потому что у меня не падала температура.
А через несколько дней Ты «сорвался». Ты пил и пил, доводя себя до исступления. В одну из таких страшных ночей я проснулась от того, что Ты гладил меня по животу и плакал…
Мы обратились к наркологу. Но все равно, спустя минимальный срок после лечения, Ты начал «сокращать время» недельными выпадениями в запой. И постепенно стал трансформироваться в совсем другого человека – человека, которого я раньше не знала и даже боялась.
*******
До тех пор, пока алкоголизм не входит в жизнь семьи, никто не имеет опыта не только борьбы с этой болезнью, но и отношения к ней. В советском обществе, из жизни которого была вытеснена церковь, где человек мог бы покаяться в грехах, и не было психологов, которым можно было бы излить душу в надежде на правильный совет в ситуации, пьянка стала единственным способом «поговорить по душам». В момент ложного расслабления и притупления стыда люди изливали друг другу проблемы, сами не осознавая того, что не решают их, а лишь делят свою боль на всех. Практически неизменной осталась эта традиция и в наши дни.
Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что НИКТО не может самостоятельно разобраться в том своем состоянии, когда спиртное уже становится отравой для организма. Человек самоуверен, он считает, что врага можно победить, если его знаешь в лицо. Да вот только проблема в том, что у этого врага нет лица – у него есть множество дьявольских личин, обманывающих и самих несчастных, и их семьи, и друзей.
Теперь я уже знаю, что у человека, больного этим страшным, смертельным недугом, в организме отсутствует фермент, расщепляющий молекулы спирта. И они, накапливаясь, превращаются в ацетон, заставляя принимать все новую и новую дозу для облегчения «ломки» от бродящего по телу яда.
*******
Я отвела к наркологу с десяток друзей, знакомых и друзей знакомых. Не знаю, все ли вылечились, но несколько человек, с которыми я продолжаю общение, действительно побороли эту болезнь. Для них визит к врачу стал вовремя сделанной операцией. А вот своего, единственного, я не смогла спасти. Наверное, так и бывает – человек может гораздо больше сделать для других, чем для себя в подобной ситуации.
*******
Я нашла в Твоем портфеле наполовину выпитую литровую бутылку «Русского стандарта» и со мной снова случилась истерика. Жестокая истерика. Ты не выдержал ее и уехал на дачу. Я кричала вслед: «Я не хочу тебя больше видеть! Я не могу наблюдать за тем, как на моих глазах умирает любимый человек!». Я проревела всю ночь, а наутро уже мчалась за Тобой. На такси, за 100 километров от города. Ты прижал меня к себе и сказал: «Что бы ни произошло в жизни, нас может разлучить только смерть одного из нас, потому что мы растворились друг в друге до диффузного состояния…».
*******
«Друг не тот, кто в застолье крут,
И когда за здоровье пьют,
Друг не будет тебе кричать:
«Пей до дна!», – я часто раньше слышала эту песню, но вот истинное значение слов из нее начала понимать только тогда, когда они напрямую коснулись нас.
Я не забуду лиц тех, кого просила о помощи. Она заключалась бы для меня в том, чтобы совместно помочь человеку не чувствовать себя «белой вороной» в момент общих встреч, и, как следствие, выпивок – ведь больной алкоголизмом просто не может, не должен быть «как все», запуская в организм яд вновь и вновь! Но вместо того я запомнила случай, когда мне пришлось закрыть Тебя в квартире без грамма спиртного, чтоб не допустить очередного срыва в запой. Но вечером я нашла Тебя мертвецки пьяным. Рука друга спустила бутылку водки с крыши на веревке… Для вас обоих в тот момент это была своеобразная игра, а по сути – русская рулетка с полным барабаном пуль.
Я никого не виню. Я не имею на то права. Ибо никто не ведал, что творил.
*******
По выходным мы любили ездить куда-нибудь – куда приведет мимолетное желание. Если на улице мрачно, такие поездки заканчивались походом по веселой суете супермаркетов, в которых многочисленные покупатели, такие же, как и мы, праздно шатаются лишь с одной целью – потратить всю взятую с собой наличность. Теперь я физически не могу бывать в доброй половине киевских магазинов. Ведь мы там не просто были вместе, это было единственное место, где мы часто ссорились, и было это у вино-водочного отдела. Я убеждала Тебя, что это не нужно, а Ты отвечал, что ничем не отличаешься от всех… Алкоголь уже стал для Тебя продуктом питания, накапливался в Твоем организме, превращая кровь в ацетон.
*******
Я исчерпала все известные мне возможности борьбы – наркологи, просьбы о помощи друзей, попытки изменить стереотип поведения в кризисной ситуации с помощью психолога, народные методы, «сухой закон» в доме и обращение к священникам…
Когда Ты начал уезжать на дачу, чтобы я не видела моменты Твоего «расслабления», я попыталась достучаться до Тебя, написав письмо, в котором были такие строки:
«Любимый, здравствуй.
Я пишу тебе, как будто разговариваю. Я уже давно поняла, что не могу почему-то выражать то, что чувствую, словами. Мне стало намного проще выражаться на бумаге. Это все равно, что писать роман о чужих переживаниях. Так проще. Так есть только я и мои мысли. И спорю я так только с собой. И ругаюсь только с собой.
А мне уже давно нужно помириться с собой и так, сидя за компьютером, я пытаюсь это сделать. Я пытаюсь примириться со своей внутренней болью. Она есть и ее очень много. Я уже поняла, что с ней можно только примириться, потому что избавиться от нее не получается. Мне больно от того, что у меня в жизни теперь уже очень мало покоя, понимания и проявлений любви. Этот недостаток ощущения любви я компенсирую постоянными дурацкими вопросами о ней. Я знаю, какой будет ответ и мне не легче от него. Я жду, когда я буду ее чувствовать, когда я не буду бояться за завтрашний день и за то, что я окажусь одна. Одна перед проблемами, одна во всем...
В постели сейчас я уже одна. Я не хочу туда и потому сижу на кухне. Помнишь, как ты говорил мне, что не можешь спать один, что именно тогда и чувствуешь свое одиночество? Я вспоминаю наш сегодняшний разговор и опять не верю в твою любовь. Точнее, верю, но это уже не та любовь, которая нужна женщине. И не та, которую ты мне обещал. И не та, которая была у нас вначале.
Я включила музыку, под которую хорошо быть вдвоем и плачу. Я оплакиваю свою мечту о семейном счастье. Как жаль, что мы не встретились с тобой в нашей молодости. Наверное, тогда не было бы ни моих слез, ни твоего желания уйти от проблем реального мира в запой…
Но сейчас все есть, как есть. Я вылечила тебя от одиночества и заболела им сама. И я не знаю лекарств от этой болезни. Я очень хочу ребенка, но сейчас все больше задумываюсь о том, что он будет таким же как я – существом, у которого есть все кроме любви. И я больше не питаю иллюзий по поводу семейного идеала. Это – плод моего воображения, воспитанный на различных романах. Я очень поздно почувствовала себя «тургеневской девушкой». Есть очень много вещей и обстоятельств, которыми не хочется даже марать бумагу, но это то, среди чего я живу – это и неуверенность в завтрашнем дне во всех смыслах; и тот яд, который я слышу о перспективах наших отношений практически со всех сторон; и живущий во мне страх (он, наверное, уже навсегда, что бы не происходило) того, что ты посчитаешь возможным пить (жить) «как все». Прости меня за эти слова и за напоминание о плохом.
…
Мое письмо как мой дневник. Теперь ты знаешь как я жила эти дни без тебя. Я больше не хочу так. Я хочу тебя. Если ты – мой и если ты меня понимаешь. Я стараюсь понять тебя. Я буду стараться сколько смогу. Пожалуйста, пойми меня.
P.S. Я тебя ЛЮБЛЮ! И хочу, чтобы об этом знали не только наши мобильные телефоны, в которых хранятся бесчисленные СМСки, но и этот компьютер и все те «беспокоящееся» о нашем благополучии друзья и родственники. К их отношению к нам я не испытываю не каких иллюзий и поэтому их мнение интересует меня постольку, поскольку это накручивает тебя в ситуациях абсолютно банальных. Дай нам Бог разобраться в истинности и искренности наших намерений. Дай нам Бог отделить эгоизм и ревность от любви и доброты.
Время не только рассудит, но и покажет реальную, а не надуманную мотивацию наших поступков. Я тебя ЛЮБЛЮ!»
*******
Ты сам просил о помощи, просил найти способ избавиться от мучений. И тут же просил глоток хоть чего-то спиртного, чтобы на время спастись от невыносимой физической боли, вызываемой бродящим в организме ацетоном. Ты полностью перестал спать и есть. При помощи друзей я нашла еще одну ниточку, путь к спасению. Мы съездили к батюшке в Катюжанку. Тебе стало мучительно плохо еще по дороге и еле хватило сил дождаться конца очереди, растянувшейся на километры в ставшие для меня кошмаром три часа ожидания. После этой поездки Ты не пил полгода. Мы отпраздновали новоселье. Ты опять становился самим собой, мы опять говорили о совместном ребенке.
Но однажды что-то случилось, что-то выбило Тебя из душевного равновесия. И Ты пришел домой с бутылкой коньяка. У меня как раз были подруги. Независимо от их присутствия либо отсутствия в этот момент я понимала, что ничего не могу поделать. Видя мое изменившееся настроение, и не понимая причины этого, все стали расходиться по домам. Но кто-то из гостей все-таки застал «помутнение моего рассудка». Оно была подобна тому, в больнице. Я закрылась в спальне и снова выла, не в силах ничего изменить. Только сейчас свидетели этой сцены поняли ее причину и то, что это было не помешательство, а безысходность.
*******
Затем я пошла на крайность. Я… обратилась к колдунам. Человек, к которому я обратилась, спросил, хочу ли я ЭТОГО. И, слава Богу, после его слов я не довела эту попытку до конца – сейчас я понимаю, что, попробовав ЭТО, я бы загубила бессмертную душу, как свою, так и Твою. А результат был бы один…
*******
Сейчас я узнаю о множестве подобных проблем, которые скрываются в семьях из-за отношения к ним общества.
Почему мы – общество – не осуждаем человека больного туберкулезом или раком – ведь алкоголизм – это РАК ДУШИ, и он практически никогда не появляется без сопутствующей душевной травмы, от которой в первую очередь ломаются не очерствевшие душой, хотя и сильные духом люди. А ведь главная подлость этой болезни в том, что она нарушает связь мозга человека с его волей. И поэтому в последующем любой стресс является «поводом», а подстрекательства к выпивке в компаниях пробуждают в человеке ложный стыд. Он старается не показать, что болен, не сказать, что ему нельзя, он пытается спрятать свою проблему, забыть о ней, он каждый раз думает, что от капли ничего не случится.
Мы же вспоминаем об этой проблеме только тогда, когда из жизни уходят «звезды» и объясняем их уход публичностью, копаясь в их жизни с осуждением и без всякого на то права.
«Все это похоже на какую-то разводку
Наркотики нельзя, но можно водку…»
Я бы еще усугубила эту фразу из песни – в некоторых случаях, для людей, страдающих зависимостью, очередная рюмка равносильна гигантскому шагу к смерти. Так почему бы людям для «остроты ощущений» не колоть друг друга шприцами, зараженными СПИДом вместо чоканья и тостов «за здоровье»?!
Я не могу без ужаса вспоминать, как Ты – сильный человек – просил о помощи, осознавая, что не можешь побороть болезнь, молил что-то сделать!
И только когда я исчерпала все возможные (либо просто известные мне) способы, я пришла к крайнему – разрыву, целью которого должна была стать последняя попытка самостоятельного возвращения Твоей воли к жизни.
*******
ЛЮБОВЬ
Ты больше всего боялся потерять меня. Надрыв в отношениях, которые невозможно было разорвать, но можно было отравить, и физическая невозможность ничего исправить были невыносимы. Я жгла мосты, продолжая надеяться на чудо, на то, что все вернется, хотя и не знала как. Надежда на то, что любовь окажется сильнее, что Ты придешь и скажешь, что справишься, что я должна только помочь, как это было раньше, не покидала меня. Я понимала, что невозможно разорвать ту нить, что соединяет нас. «Осень. Киев. Майдан. После бани сижу в кафе и пью зеленый чай с лимончиком. Смотрю на проходящих мимо людей и ловлю себя на мысли, что в потоке высматриваю тебя. Или похожую на тебя, хотя бы внешне. Не нахожу. Есть только отдельные фрагменты. Глаза, лицо, фигура. Но это все не то. Душа застыла. Наверное, это любовь. Поздняя. Последняя. Осень.» – так Ты прощался со мной, наверное, сам еще того не понимая.
Во время нашей первой счастливой поездки в Египет однажды ночью Ты закричал и проснулся от кошмарного сна. «Мне приснилось, что ты меня бросила, и я умер» – сказал Ты мне. Вспоминая эти слова, теперь я понимаю, что после этого не уверовать в Провидение может только душевно слепой.
*******
Как бы осознавая на подсознательном уровне, что уходишь, Ты объезжал наших друзей…
Уже когда Ты ушел из земной жизни, друзья продолжали пересказывать мне разговоры с Тобой. Ты всех просил передать мне, как любишь меня и что не можешь меня потерять… А еще, одного из друзей, свидетеля на нашей свадьбе, Ты попросил подарить мне на день рождения 19 желтых роз от Тебя. «А подарок я сам придумаю». Возможно, Ты надеялся и старался все-таки справиться с болезнью – ведь это был бы для меня главный и единственный подарок…
Желтые розы стояли у меня долго-долго. Я разговаривала с ними, обращаясь к Тебе…
*******
«Ты знаешь, что я верю, в то, что ты меня любишь, в то, что никогда не забудешь…» – написал Ты мне за неделю до смерти. Ты называл меня «злюкой-малюкой надувшейся» и добавлял: «самое интересное, что потом, я тебя любую приму». Только теперь я понимаю, что речь тогда шла уже о нашей будущей встрече в Вечности.
*******
Я пока еще не могу спокойно проезжать мимо вокзала. Там я впервые увидела Тебя, там я Тебя провожала и ждала Тебя, оттуда мы отправлялись в путешествия вместе… Я не могу заходить в то кафе, в котором мы виделись в последний раз, и из которого Ты крикнул мне на всю улицу: «Я тебя люблю!»…
Но – «…человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник…», – писал Габриель Гарсиа Маркес в любимой мною книге «Сто лет одиночества». То, что я связана с этой землей и этим городом навечно, я поняла еще тогда, когда потеряла отца. Но сейчас, после ухода Любимого, я поняла всю крепость этой связи.
И теперь, когда я хожу по местам, которые были дороги для нас двоих, я понимаю, что необходимо просто поменять отношение к ним, нужно заново учиться жить и открывать для себя другие стимулы для радости.
А еще – нужно полюбить опять ставшие ненавистными мне выходные, преодолеть нежелание просыпаться без Тебя и вернуться в реальность.
*******
Я зашла на Твою могилу после того, как заказала панихиду на кладбище на 40-й день. Я шла и думала, что не взяла даже цветочка человеку, который мне так много их дарил. Я просто не думала об этом, я ехала договариваться с батюшкой, но все равно не могла не навестить Тебя. Но возле надгробной плиты я увидела букет желтых цветов. Таких, какие Ты просил друга подарить мне на день рождения от Тебя... И я подумала, что кто-то приходил и принес их. В тот же день мне позвонила женщина-работница кладбища, которую я просила ежедневно менять догоревшую свечу. Она сказала, что выполнила все мои просьбы и добавила: «А еще у меня остались деньги от покупки свечей, и я сегодня утром купила желтые цветы от вас и положила на могилу». Так значит, это были мои цветы! И на душе хоть чуть-чуть стало легче и теплее…
*******
Наше связь остается такой глубокой и нежной, что боль постепенно трансформируется в светлую грусть и надежду на прощение грехов и встречу в Вечности. Тяжело лишь от того, что ценой появившегося света в моей душе является отсутствие в мирской жизни любимого человека.
«В еклічнім місті Львові ретро-церква є,
Сховавшись у вірменському кварталі,
Там не рабом себе, а сином Божим блудним маєш.
В давньозавітнім храмі тім язичниця хрещена
Молитву-мрію шепотіла.
І як свіча згорає й воском у пісок даремно не спливає,
Так і молитва відлунала і променями віри загоріла,
Тепло надії надала, чуття любові залишила»
Любимый, это Ты писал мне, когда я молилась за нас. Теперь же моя молитва о Тебе будет постоянной, сколько я живу.
*******
Не знаю, есть ли рецепт того, как переносить ТАКУЮ боль. Для меня спасительными стали три вещи. Как ни парадоксально, переключение на заботу о родных и близких приходилось делать через силу. Нельзя отогреваться возле ребенка или мамы, не имея в своей душе тепла. Это эгоистично и жестоко по отношению к ним. К миру, к людям, нужно приходить со светом в душе, а не с выжигающей душу болью. Спасением же от нее стали беседы со священниками, чтение молитв и постижение христианских основ бытия. Ежедневные беседы с близкими по духу людьми помогают расставить по полочкам в своем сознании всю полученную духовную информацию. И еще – я пишу эти строки. Я выливаю в них все, чем полна душа. Иначе тот свет, что в ней есть, может взорвать ее изнутри, а тот ужас, который на время затмил светлое в наших душах, может охватить и погубить ее.
А еще – нужно просто жить, и я хочу научиться всему, что умел Ты. Это будет непросто, слишком многое было дано Тебе Богом, намного больше, чем мне, но я попробую!
*******
Мы давно хотели написать вдвоем книжку. Только вот кто знал, что мне придется делать это одной, и она станет дневником именно нашей жизни.
Но, если Господь меня выбрал для переживания таких неземных страстей и наделил такой божественной Любовью, значит, он возложил на меня – нет, на нас с Тобой! – определенную миссию – быть примером и инструментом в его борьбе с одним из проявлений зла на земле.
«Не надо слов? Слова пусты?
Но слово есть всему начало,
Оно же может быть концом
В последнем слове трибунала.
В средине слова «слово» символ «о» -
Ноль – ничего, круг – это вечность,
Суть неизвестности того, как наше слово отзовется», –
написал Ты когда-то. Мне же сейчас хочется, чтобы мои слова о нас и о проблеме, вставшей между нами, отозвались в душах людей и, возможно, изменили общество к лучшему.
«Слава Тебе, Господи, посылающему нам неудачи и скорби, дабы мы были чуткими к страданиям других!» – эти слова из акафиста теперь имеют для меня особое, глубокое, личностное значение.
*******
«Слава Тебе, Господи, за промыслительные встречи с людьми!»
Мы с подругой опять поехали в командировку в Германию. По иронии судьбы нас поселили в том же номере, в котором мы были и раньше. Но теперь я не хотела и не могла быть в нем и видеть ТОТ ЖЕ телефонный аппарат, который в прошлый раз соединял нас каждый вечер…
Я сидела и плакала на скамейке в чужом городе, в чужой стране. Я только осознала всю глубину ужаса, заключенного в слове «никогда». И только поняла весь трагизм песни из фильма «Горец», навязчиво застрявшей в ушах:
«There’s no chance for us
It’s all decided for us
This world has only one sweet moment
Set aside for us
Who wants to live forever?
Who wants to live forever?..»
Мимо сновали люди, которым не было дела ни до меня, ни до моей беды. Я же сама еще не была готова посмотреть на свою боль со стороны. И не была готова к выводам и размышлениям о вечности. Не была готова осознать, что с прошлым нельзя бороться – у него никогда не выиграешь. Жить нужно только будущим.
Подруга, видя мое состояние, потащила меня в ближайшее кафе. За соседним столиком сидели двое мужчин. Услышав нашу русскую речь, они заговорили с нами. Это были россияне, приехавшие в Германию из Ростова-на-Дону по делам. Узнав причину моего настроения, они пересели к нам. Оказалось, что один из них – полковник в отставке, прошедший две чеченские войны. До позднего вечера он говорил со мной о жизни и смерти, о том, что жизнь не заканчивается для ушедшего из людского мира и не может закончиться для оставшихся на земле. О том, что предательством по отношению к любимому человеку является бездеятельная скорбь и отсутствие работы души. А через день эти люди снова встретились с нами, и мы поехали в православную церковь в Висбадене. После молитвы за вечную жизнь любимого человека на душе действительно стало светлее. Я не знаю практически ничего об этих людях, кроме их имен, но как же вовремя они повстречались на моем пути и как я им благодарна!
А когда мы вернулись на вокзал, и мои спутники разбрелись по сувенирным магазинам, я стояла и думала, что через день у меня мой первый день рождения без Тебя. И тут из одного магазинчика вышла подруга с зажигалкой со стразами. «Не знаю, почему-то мне захотелось купить ее для тебя». А из другого – ростовчане с брелком с точно такими же стразами мне в подарок! Вот такой вот комплект как подарок от Тебя, который Ты мне сделал посредством тех людей, что помогали мне переживать горе Твоего отсутствия.
*******
А еще, там, в Висбадене, человек, который так своевременно помог мне выйти из душевного кризиса, познакомил меня с такими строками одного из немецких поэтов:
«Как тебя утратить, милый?
От любви любовь зажглась,
Так ее волшебной силой
Ты мне молодость укрась.
Я хочу, чтоб увенчала,
Мой поэт, тебя молва.
Жизнь берет в любви начало,
Но лишь духом жизнь жива.»
Эта эпитафия теперь будет всегда встречать меня на Твоей (нет, нашей) могиле. На могиле моего Есенина. Но кроме нее в душе будут вечно жить Любовь, которая бессмертна, а значит, и Вера в вечную жизнь, и Надежда на то, что наш несовершенный мир поймет и примет одну простую вещь – свет жизни можно погасить разными средствами. И одно из них просто и на первый взгляд не опасно.
*******
Я писала эти строки с такой скоростью и практически не перечитывая, как будто Ты водил моими руками по клавиатуре. И мне кажется, что я выполнила Твое желание – рассказала историю о нашей жизни и одном из самых коварных ее врагов, искалечивших наше счастье, но не убившем нашу Любовь.